Дмитрий Быков - Гонорар

По дороге на работу Баринов увидел в подземном переходе женщину лет пятидесяти, раздувшуюся, водянистую, с бессмысленным лицом. Она сидела на картонке и заворачивала в целлофан красную гноящуюся ногу, покрытую чудовищными струпьями и пахнущую так, что прохожие старательно обходили эту нищую. Баринов и в другое время не подал бы ей, потому что побоялся подходить ближе и разглядеть больше. И лишь потом он задумался: в тот день ему попадались только те нищие, которым он скорее всего не подал бы и без эксперимента. Например, было много цыганок с детьми, а нищим с детьми он никогда не подавал, потому что часто за ними наблюдал и знал, что дети были каждый день разные, скорее всего ворованные или взятые напрокат, к тому же подозрительно апатичные и чаще всего спящие — видимо, под транквилизаторами.

Впоследствии он с трудом вспоминал эти три дня, потому что плохо воспринимал окружающее и думал только о прогнозе. Ирке он пока не рассказывал ничего, тем более что забыл спросить у фатумолога, можно ли. Мысль о том, что можно бросить Ирку, казалась ему невероятной. Он давно отказался от убеждения, что может существовать та самая, одна-единственная, и потому любил Ирку спокойной и ясной любовью. Африканских страстей не было — была обоюдная приязнь, привычка, сходство, и он совсем уже было смирился с тем, что ничего лучшего не бывает. Тоска мучила его. Иркины родители его любили. Иркина сестренка души в нем не чаяла, и он помогал ей писать сочинения. Ирку бросил бариновский предшественник, и прибавлять ей такого опыта мог только законченный подонок.

Собственно, перед ним стояло два выбора: один касался чужой жизни, другой — его собственной измены два года спустя, но тут, по сути, выбирать было не из чего: девушка была ему написана на роду, а раз написана на роду — значит, это действительно была его девушка. Он поторопился и будет за это платить. Но если бы не Ирка, он неизвестно как прожил бы два поганых года после того, как отпустил на все четыре стороны самую долгоиграющую кандидатку на роль единственной. Ирка спасла его и спаслась сама. Он не мыслил себя отдельно. К вечеру третьего дня он решил напиться и организовал в редакции грандиозную попойку за свой счет, благо выдали получку и уговаривать остальных не пришлось.

Он упился до того состояния, которое ненавидел, — до необъяснимой злобы, когда бесило все и мир плыл перед глазами. Славка Щербанов, опасаясь за его душевное здоровье и лежавшую в кармане зарплату, вызвался проводить Баринова и у него заночевать. Он вез Баринова на метро и потом на троллейбусе до дома. Когда вышли на остановке, Славка спросил:

— Отец, у тебя как насчет мелочи?

— Меньше трешки нету, — огрызнулся Баринов.

— Ладно, давай трешку. С получки можно.

— На хрена?

— Да вот видишь…

На тележке около остановки сидел безногий инвалид лет двадцати пяти, тоже пьяный в дугу, и рядом с ним была установлена жестянка с рублями и трешками.

Откуда здесь нищий, никогда тут нищих не было, поразился Баринов. Этот пророк хренов нарочно, что ли, с ними со всеми сговорился, чтобы два дня их было меньше обычного, а к концу третьего здесь сидел этот безногий?! Тоже мне: фатумолог — шеф московских нищих. Тут же Баринов устыдился.

— Ну вот и подай, — удовлетворенно сказал Славка, увидев, как Баринов достает из кармана трюндель.

— Нет уж, ты подай. — Сходя с ума от напряжения, но ничем себя не выдавая, Баринов протянул Щербанову бумажку. — Ты у нас жалеешь всех, ты идейный… подавай!

— Что за китайские церемонии! Сам, что ли, не можешь?

— Нельзя, — импровизировал Баринов, — по примете одной чувствую. — На самом деле он перепугался всерьез: около его дома отроду не бывало нищих.

Когда через полчаса Баринов выглянул в окно, он увидел, что пошел снег, что милиционер у посольства напротив прохаживается с воинственным видом и поднял воротник, но никакого нищего на остановке не было.

…Снилась какая-то дрянь, но, к счастью, невнятно. Страшно хотелось пить, и Баринов ходил среди ночи за водой, шарахаясь от малейшего шороха. Как всегда с похмелья, он проснулся очень рано и, пока сосед за стеной не включил радио, чувствовал себя всеми забытым, несчастным и так непоправимо одиноким, что про трамвай он толком припомнил только уже за завтраком: висело нечто над ним. Ни в коем случае, заорало все внутри, ни в коем случае! Пересидеть дома! И он совсем было склонился к этому варианту, но представил, что до завтра на неизбежное событие нарастут проценты, как нарастают пени на невыплаченный телефонный счет. За нищих надлежало расплатиться немедленно. Чтобы не попасть под поезд назавтра и не лишиться ноги послезавтра в столкновении с каким-нибудь совсем уж непредвиденным транспортным монстром вроде снегохода.