Александр Торик - Флавиан. Армагеддон

— А я уж не помню! — отмахнулся рукой Флавиан. — Что-то религиозное… Что Бог в уста вложил, то и сказал. Это Он всех нас спас тогда, я лишь Его орудием оказался!

— Да уж, орудием покруче «Града», отче! Духи-то были из профессиональных джихадистов, ваххабиты-фанатики, среди них и арабы были. Я ведь, хоть и лежал тогда раненый, но всё через пробоину в стене видел!

— Оно, может, и хорошо, что ваххабиты. Верующим людям между собой иногда проще договориться, хоть и веры разные. Главное, чтобы Господь слова нужные подсказал. Атеисты, возможно, нас бы всех там просто и без разговоров перерезали… Чем занимаешься сейчас, Сашок? Служишь? На гражданке работаешь?

— Я… — замялся Александр, оглянувшись на отложившего газету и дремавшего, повернув голову к окну, спутника. — Наверное, будет правильнее сказать — работаю, но в государственной структуре, помощником у Евгения, — он кивком показал на дремавшего спутника.

— Он чиновник? — поинтересовался Флавиан.

— Да нет, — улыбнулся Саша, — мы с ним под Аргуном познакомились. Наш полк ВДВ с его структурой сотрудничал, точнее, они нас в подмогу периодически привлекали, вместе по горам лазали.

— Понял, — кивнул Флавиан.

— Там, на выходе, мы друг друга иногда серьёзно выручали, можно сказать, жизнью друг другу обязаны. Он после войны сам нашёл меня, предложил работу несложную, у него на подхвате, я согласился. Сейчас вот из командировки летим…

— Причащаешься регулярно? — спросил батюшка строгим голосом.

— Как вы благословили тогда, отче! — выпрямился, рапортуя, Александр. — Я же обещал! Солдат сказал — солдат выполняет!

— Вольно! — улыбнулся Флавиан. — Иди садись, Саша, а то вон стюардесса тележку с ужином привезла, а мы ей мешаем! Потом поговорим!

Саша-Квазимодо сел, бортпроводница со стальным «Abendessen, bitte!» (Ужин, пожалуйста!) подала нам закуски на настоящей фаянсовой посуде с отличными металлическими (бизнес-класс, однако!) вилками и ножами.

— Батюшка! — не обратив внимания на пищу (что для меня совсем не типично), обратился я к Флавиану. — Это что за неизвестный факт твоей «творческой» биографии, о котором я почему-то ещё не знаю? Что это там такое было с фанатиками-джихадистами и ранеными солдатами?

— Кушай, Лёша! Вот забери себе бекон, и моё «горячее» тоже возьми, там что-то мясное. А мне можешь свою булочку отдать, если не жалко, конечно…

— Жалко, конечно! Но разве я своему пастырю и наставнику в чём-нибудь могу отказать? Бери булочку — от сердца отрываю! Ещё вот масло сливочное забери к ней в придачу, оно ненастоящее, из растительного сделано… Скажи хоть — страшно было?

— Ужас как страшно, Лёшка! Второй раз такое бы не пережил, не герой я… Давай тогда, забирай мой кекс, а мне дай оливку из твоего салата!

— Забирай весь салат, отче! Щедрость — моё второе имя! Да уж, не хотел бы я в твоей шкуре тогда побывать, среди зверей лютых…

— Они не звери, Лёша! Они такие же дети Божьи, как и мы с тобой, и для Бога дороги и любимы Им не менее других.

— Дороги и любимы?!!! Я не ослышался? Эти садисты и убийцы — дети Божьи?

— Знаешь, Лёша, когда я вышел из того разбомбленного подвала навстречу подошедшему отряду чеченских боевиков, вышел со страхом, трезво осознавая перспективы оставшихся минут моей жизни и жизни тех беспомощных раненых ребят, которые остались лежать внизу на битом кирпиче, я молился, чтобы Господь дал мне принять с благодарностью всё, что Он мне сейчас пошлёт.

А Он вдруг послал мне то чувство, без которого, как я теперь понимаю, никакой пастырь не может таковым по-настоящему быть — чувство «отцовства».

Вдруг пришло ощущение, что я, Священник Бога Вышнего, Его образ в глазах людей, Образ Бога именно в Его Любви к Своему созданию, я и есть — ОТЕЦ этих бородатых, озлобленных, вооружённых мужчин!

Не я как человек — урождённый Андрей Васильевич Афанасьев, но я — ОТЕЦ ФЛАВИАН!

И все здесь находящиеся — и стоящие с автоматами и ножами передо мной, и лежащие в подвале, истекая кровью за моей спиной, — все они МОИ ДЕТИ, и я их искренне ЛЮБЛЮ настоящей ОТЕЧЕСКОЙ ЛЮБОВЬЮ!

Я ощутил это всем сердцем — Бог как Чудо дал мне испытать это чувство отеческой любви — и, когда я заговорил с чеченцами, с ними моими устами заговорил ЛЮБЯЩИЙ ОТЕЦ.

Они почувствовали это.

И они послушались ОТЦА и ушли, не причинив никому вреда.

Это был великий урок для меня, до этого ещё делившего людей по принципу пусть даже не «хорошие и плохие» — но хотя бы как — «террористы и федералы», или «сепаратисты и наши», разделяя в своём сознании людей на «они» и «мы».