Акош Кертес - Стеклянная клетка

Когда она вернулась, гости уже ушли, но все лампы горели; в комнате был полный разгром, как после сражения: везде стаканы, бутылки, тарелки, объедки и окурки; окурки наводнили всю квартиру: в пепельницах, вазах, бокалах, кофейных чашках, на тарелках, на ковре, на полу, на подоконнике — одни сплошные окурки, у Магдольны даже в глазах зарябило, почудилось, будто они лезут вперевалку, наползают отовсюду скопищем майских жуков. Густав Виг лежал распростершись навзничь, и громкий равномерный храп вырывался из его разинутого рта. Беспомощно потоптавшись, Магдольна вышла и, найдя в холодильнике две бутылки пива, откупорила одну, вымыла себе стакан, приятно было сейчас выпить глоток; допив, налила еще; со стаканом в руке вернулась, погасила свет, оставив лишь ночничок, и, присев на край дивана-кровати, устремила взгляд на мужа. Дыхание его вместе с затхлой никотинной вонью распространяло запах алкоголя, в котором, дополняя винно-пивной букет, сквозил и сивушный перегар; но ни бутылок, ни стаканов из-под водки она не обнаружила — наверно, Мазур или Варга в карманах притащили, в плоских склянках, явно переполнив этой последней каплей праздничную чашу. В таком виде — пьяный, потный, завалившийся навзничь — Густи казался старым и потасканным, мелкий, невзрачный забулдыга; один большой нос выделялся на его преждевременно увядшем лице; сбившиеся редеющие волосы слиплись на влажном лбу, на щеках успела вылезти щетина, губы от храпа вздувались и опадали; зрелище непривлекательное, но все равно Магдольна любила это лицо, которое знала до мельчайших морщинок, знала, как смеется этот рот, хмурится этот лоб, глядят глаза, когда он конфузится или сердится; любила это тело, знакомое до каждого волоска, каждого шрама и родимого пятнышка, — и она изо всех сил затрясла мужа: проснись, приди в себя, чтобы спросить у него (у кого же больше), где и что они сделали не так, почему они такие несчастливые. Густи, всхрапнув, закрыл рот и задышал тише; Магдольна потрепала его по щеке, но он и тут не очнулся, и она опять встряхнула его как следует; Виг приоткрыл красные, мутные, осоловелые глаза, Магдольна продолжала трясти его, заставляя из омута тяжелого, пьяного забвения выкарабкаться на крутой берег бодрствования, и Густи приподнялся наконец, сел, уставился на нее осмысленным взглядом и набросился, предупреждая всякие попреки:

— Где это ты шлялась?

— Так, бродила просто… В пивной посидела, по набережной прошлась… — Не то что мертвецки пьяный, а скорее смертельно усталый и страшно хотевший спать, Густи сразу понял намек и примолк, на мгновение устыдясь. — И кавалера подцепила, — продолжала Магдольна, — как ты утром свою дамочку…

— Оставь меня в покое с этой дамочкой, прекрати хоть ты! — перешел Густи в наступление. — Прекрасно ты знаешь…

— Я-то знаю, — перебила Магдольна. — Но ты почему врал? Почему предал меня?

— Ложись-ка ты лучше. Поздно уже. Время спать.

— А днем не время. Тем более вместе — и тем более с женой; только утром «время» с разными шлюшками. Потому что, как твой приятель твердит, пень этот Варга, и остальные, всему свое время, а ты повторяешь за ними, как попугай.

Со страшным трудом поднял Густи Виг свои отяжелевшие, свинцом налитые веки, и адский этот труд вывел его из терпения.

— Скажи спасибо, что по щекам тебе не надавал за твои выбрыки, — сказал он. — Отвяжись — и давай спать!

Но Магдольна Гомбар была не в силах спать. Она взяла руку мужа в свои и стала спрашивать его, отчего они такие несчастные.

— Слушай, Густи, где и что мы напортили, сделали не так? Подумай! Почему у нас всегда не бывает, как сегодня днем?

И такие молящие нотки послышались в ее голосе, такой тоской повеяло от ее слов, что Густи при всем желании не мог ответить грубо.

— Ну что ты глупости спрашиваешь, Магдушка, ложись лучше спать. Ничего мы не напортили, все у нас хорошо. Просто опьянела немножко, — указал он на стакан с пивом, — до сих пор вон пьешь. Вот и лезет тебе в голову всякая муть.

Магдольна видела: он не понимает, нечего даже объяснять, ум не так устроен, чтобы постичь случившееся, обретенное и утерянное; знала: все это пустая трата слов, но уже не могла остановиться.

— Все еще в толк не взял? — спросила она. — Восемь лет мы женаты и за восемь лет только раз были счастливы; зачем же надо было портить, почему они пришли и все погубили, почему это людям обязательно надо портить, почему не время, почему не принято, если что-то хорошо, ну скажи, Густи… раньше я думала, иначе, как у нас с тобой, и быть не может, даже не замечала, как мы скверно живем, но теперь вижу: бывает и по-другому, нынче днем поняла; как же это мы так все испортили, ну подумай и ты, подумай хоть немножко, Густи, ну ради бога, как же это у нас…