Роман Шмараков - Автопортрет с устрицей в кармане

— Мисс Робертсон решила исправить картину, — быстро сказал Роджер.

— Что?.. — Джейн оглянулась на пастушку. — Эту? Зачем?

— Да нет, — сказал Роджер. — Картину Эмилии, где рыцарь в лесу. После беседы с инспектором она решила, что надо что-то с этим делать.

— Так она все-таки знала?..

— Знала, еще как знала!.. Я говорил ей: отнесите ее к себе, и там, в тишине и покое, рисуйте на ней что хотите, хоть дракона, хоть одиночество, хоть ветчину с горошком. Но нет, ведь на лестнице ей может встретиться кто-нибудь и спросить, куда она тащит этот лес с конями, а тут она проведет кисточкой раз-другой и исправит свой нос в листве, главное, чтоб я минутку постоял на лестнице, вдруг кто-нибудь спустится… Минутку, как же! Битый час я торчал там, а когда ты появилась, не знал, что делать. Конечно, чувствовать себя дураком — это освежающе, но, знаете ли, все хорошо в меру, а такое времяпрепровождение…

— Так она исправила картину? — спросила Джейн, удерживаясь от нервного смеха.

— О да, — сказал Роджер. — Теперь там совсем иная концепция. Посмотри на нее. Впрочем, нет, лучше не смотри. «Теперь самое время ее закрыть», как сказал один итальянский художник другому, когда тот написал нечто подобное. Дело в том…

— Нет, все-таки вы оба безумные, и ты, и мисс Робертсон, — сказала Джейн. — Ты хоть понимаешь, что произошло? Я была уверена, что это ты подсыпал яда в мясо и держал меня на лестнице, чтобы я не отравилась и не нарушила твои планы.

— Ну что я могу сказать, — отвечал Роджер. — Это был не я.

— Теперь-то я знаю, — сказала Джейн.

— Постой, — сказал Роджер. — Ты была уверена, что это я всех убил?

— Не то чтобы уверена, — начала Джейн, — ну, то есть у меня были сомнения, но когда…

— Ты думала, я убийца, — повторил Роджер, — и ничего не сказала инспектору? Ты готова была покрыть мои преступления, сделаться соучастницей того ужаса, который творится здесь все это время, и все это потому, что я тебе небезразличен?

— Ничего такого я не была готова, — сердито сказала Джейн. — Просто так вышло. И я была не вполне уверена. Будь я уверена, можешь не сомневаться…

— Джейн, ты лучше всех, — сказал Роджер. — Никто с тобой не сравнится. Я давно хотел сказать. Ты…

— Ну-ну, — подбодрила его Джейн.

— Ты как тот итальянский художник, которого заставили писать портрет одного покойного полководца — то ли ему показали этого полководца уже мертвым, то ли вовсе не показывали, а только описали в двух словах, как он выглядел, — но, во всяком случае, этот замечательный художник…

— Господи, дай мне терпения, — попросила Джейн, без особой, впрочем, надежды.

— Почему ты не рассказал мне? — спросила пастушка.

— Я надеялся, ты никогда не узнаешь об этом, — сказал волк. — Будь это в моих силах, так бы и вышло. Но я нарисованный волк, в моих силах не так много.

— Как это вышло? — спросила пастушка.

— Я расскажу тебе, — сказал волк.

Однажды все друзья оставили г-на Клотара, и ему было скучно. Он бродил по дому, рассказывал сам себе всякий вздор и отвечал на него остротами. Он строил рожи канарейке. Он делался печальным. Он представлял себе г-на де Корвиля в аллее, стоящего перед изваянием Стыдливой Венеры: подбородок его приподнят, руки заложены за спину, он покачивается на носках; он представлял г-на де Бривуа, играющего со своей собакой по дороге в монастырь: трава качается, на одиноком дереве сидит большая птица, г-н де Бривуа смотрит в небо; он представлял г-жу де Гайарден в самых благопристойных положениях; все это проходило чередой; все это — и г-н де Корвиль в аллее, и г-н де Бривуа в полях, и г-жа де Гайарден в благопристойных положениях — представлялось ему в удивительной полноте очертаний и перемещений, погруженных в цвет, однако не могло ни утолить его скуки, ни даже отвлечь от нее ненадолго.

— Откуда ты знаешь об этом? — спросила пастушка. — Разве он рассказывал?

— Я судил по его лицу, — сказал волк. — Вероятно, г-н Клотар передал мне часть своей проницательности. Так вот, от скуки он взялся за работу: так была написана наша картина. Я сказал тебе неправду: написав меня с моей рощей, он не бросил работу на три недели, но продолжал и довершил ее с обычной быстротой, работая жидкой краской и по несколько дней не чистя палитры. Когда ему нужно было что-нибудь меланхолическое, он вспоминал о г-не де Корвиле, когда ему требовалась нескромность, он вызывал в памяти г-на де Бривуа, а когда надо было сдержанности, обращался к г-же де Гайарден. Наконец он отошел от холста, промолвив, что вышло неплохо. Когда к нему заходил кто-нибудь, г-н Клотар показывал картину, на которой был я, та пастушка с чертополохом и все, что к ним относится. Гости г-на Клотара находили его новую работу отменной. По всему судя, они говорили это не только в присутствии г-на Клотара, но даже когда уходили от него, из чего можно сделать вывод, что картина в самом деле была хороша.