Джером Чарин - Смуглая дама из Белоруссии

— Мам, ну чего ты все время пишешь, чтобы он был осторожен? Хватит страху нагонять! Давай, начинай по новой!

Сам я никогда не знал, о чем писать, и Алби мне помогал.

— Напиши ему, — диктовал он, восседая по-турецки на полу, — напиши, чтоб прислал нам голову японского генерала.

Лоб его прорезали длинные борозды, колени подрагивали от напряжения.

— Нет, лучше так: Лео, на прошлой неделе в нашем квартале устраивали вечеринку, мистер Мартинсон выставил дюжину ящиков пепси-колы, и все подняли тост за тебя и выбрали тебя мэром нашего квартала. Мы желаем тебе и твоему отряду уничтожить тыщу япошек, не меньше. А еще мы выпили за здоровье твоего друга Оги.

— Но, Ал, — протестовал я, — ведь это все неправда. Мы не…

— Какая разница? Лео же будет приятно, так? А это главное. Пиши!

До семнадцатилетия Алби оставалось с неделю, когда из Новой Каледонии пришло письмо. То есть, скорее, записка. Ни здравствуйте, ни до свидания. «Вчера погиб мой друг Оги. Снайпер пробил ему голову, когда мы сидели и лопали. Оги изображал Чарли Чаплина. Я помог ему сделать картонные усы, но они никак не хотели держаться. Снайпер подстрелил его, когда он наклонился за упавшими усами. Снайпера мы поймали и…» Остальное отсекла цензура. Вымарала черными чернилами. Когда Алби читал нам письмо, у него дергались губы. Мама плакала:

— А я хотела им обоим испечь оменташн [58] Оменташн — сладкие треугольные пирожки, их традиционно пекут на Пурим. .

После этого письма Лео стали короткими.

О войне он почти и не упоминал. А затем и вовсе перестал писать.

— Ма, — твердил Алби, — так и в прошлый раз было, помнишь? Наверное, Лео выполняет новое секретное задание. Он вскоре напишет. Вот увидишь. — Алби не давал нам унывать. — Ну и что, что Лео не отвечает? Мы все равно будем писать ему каждую неделю.

Мать тайком составила запрос в Военное ведомство. Но отправить не успела: Алби обнаружил его и пришел в ярость.

— Хочешь, чтобы президент решил, что наш Лео — маменькин сынок? Он выполняет секретное задание!

И все разорвал.

Американские солдаты отвоевывали один за другим Соломоновы острова, генерал Эйзенхауэр шел к Берлину. В нашем квартале каждые полмесяца закатывали вечеринку. Айки Бендельсон продолжал кидаться с крыш бомбами-вонючками, а еще вырезал из картона большие фигуры Гитлера и Тодзио и сжигал их на улице. Мне через несколько месяцев исполнялось тринадцать; возвращаясь с занятий в еврейской школе, я видел, как Айки с мальчишками топчут картонное лицо Гитлера — то, что уцелело от огня.

— Иди сюда, — звал Айки, — плюнь Гитлеру в глаза.

— Не могу, Айки, мне нужно учить речь для бар мицвы.

Однажды, в разгар ужина, у матери случился срыв. Она разливала суп и чуть не уронила супницу.

— Скоро, — произнесла она, — скоро и Сола у меня заберут.

Алби вышел из комнаты.

— Сара, — увещевал отец, — не глупи. Война вот-вот закончится.

За день до капитуляции Германии пришло письмо от Лео. Отправлено оно было из военного госпиталя в Новой Зеландии. Письмо нас озадачило. Мы не могли разобрать ни слова.

— Может, это шутка? — сказал отец. — Дождемся Алби. Пусть он нам прочитает.

Мы дождались Алби и вручили письмо ему.

— Нет, — сказал Алби, — это не подделка. Почерк Лео. Я уверен.

Он стал разбирать каракули. Руки у него тряслись.

— Мы с Оги… Существует ли статистика? Сколько евреев сражалось на стороне я-пон-цев?.. Солик, о-бо мне не бес-по-кой-ся. Передайте Ал-би, что я…

— Не понял, — сказал отец, — он что, ранен?

— Не думаю.

— Как так? — удивилась мать. — Тогда почему он в госпитале?

Алби смотрел в стену.

— Не знаю.

Мать заламывала руки.

— Я думала, это письмо мне все растолкует, а оно, как вижу, запутывает еще больше. Алби, с ним точно ничего не случилось?

Две недели спустя из Военного ведомства пришел большой коричневый конверт. Лео возвращался домой.

— Сара, — и отец замурлыкал себе под нос: — Лео едет к нам-нам-нам, Лео едет к нам! Сара, ты слышишь? Его срок службы подошел к концу. Так сказано в письме. Наш Лео — герой! Устроим в его честь вечеринку для всех соседей. Беги скажи миссис Миновиц! Я знал, что с тем письмом было что-то неладно. Его, наверное, написал какой-то псих. Лео был ранен!

На нем даже не было формы. Он не хромал, не держал руку на перевязи. На плече висела матерчатая сумка.

— Смотри, — сказал отец, положив руку мне на плечи, — Сол у нас почти уже мужчина. Две недели до бар мицвы.