Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

Я притворился, будто не понимаю, не слышу. Напрасно. Он хотел довести до конца начатый разговор, углубить тему, которую лишь слегка затронул. Я вспомнил, что мне говорили о Козицкой знакомые из Кракова, — она потеряла мужа в Варшаве за месяц до восстания, а сама сразу после войны, прямо из лагеря, попала в Рим.

— Я поддержал ее, — дополнил теперь мои сведения Малинский. — Выходил ее. Но с годами наше положение перестало ее удовлетворять. Из Рима уехало большинство ее знакомых. Остались только такие, как мы, это верно; и, быть может, она действительно права — пользуемся мы немногим, а больше используют нас…

Тут он запнулся, стал задыхаться, лоб у него покрылся капельками пота. На столике стоял флакончик с одеколоном. Малинский не мог до него дотянуться. Я помог ему и постарался его успокоить.

— Пожалуйста, не утомляйте себя, — сказал я. — Я более или менее разбираюсь в ситуации. Понимаю.

— Ее или меня?

— Обоих, — ответил я.

Он мне поверил. А может быть, устал. Во всяком случае, больше не возвращался к разговору о Козицкой, к теме взаимных расчетов, о которых мне неловко было слушать. По крайней мере, не говорил об этом прямо, а только с помощью метафор. Например:

— Такова наша судьба, судьба хромых и слепых, связанных друг с другом. Раньше я ее нес, теперь она меня ведет. Вы понимаете, в каком смысле я это говорю? — Или: — Ей всегда кажется, что везде, помимо Рима, нас только и ждут. Что везде, помимо Рима, мы добудем независимость. А между тем я знаю, что нам уже поздновато ждать ее. Мне, ей — одним словом, всем, кто попал в здешние условия.

— Ну, ну, да неужели?

Я отвечал на афоризмы Малинского в таком духе, иногда вступал в спор, но чаще старался его пресечь. Потому что спор-то был пустой и никчемный. К тому же я не имел намерения задерживаться у Малинского. Не говоря уж о том, что с каждой минутой дышать здесь было все трудней. Особенно когда солнце, миновав башню святого Варфоломея, шпарило прямо в окна больничного флигеля. Тогда я уходил от Малинского. На дворе в эти часы уже было жарко и знойно. Но после душной больницы даже раскаленный воздух улицы казался мне благоуханным.

У меня осталось еще два дня. Предпоследний и последний день работы курии. В первый из них, за час до завтрака, меня будит стук в дверь: к телефону! Накидываю халат, причесываюсь. Это длится мгновение, но камерьере за дверью не терпится, она снова стучит. Выхожу в коридор, и тогда она мне сообщает, что звонит междугородная. Подношу к уху трубку. Звонят из Польши. Отец!

— Это я! — кричу. — Здравствуйте, отец! Как я рад!

Я говорю чистую правду, хотя к моей радости примешиваются укоры совести, и я боюсь упреков, потому что так долго не писал.

— Вы получили мое последнее письмо? — глупо спрашиваю я.

— Нет. Уже две недели от тебя нет писем!

Объясняю, почему оборвалась наша переписка. Осторожно подбираю слова, так как знаю, что отец будет волноваться, хотя главные трудности преодолены.

— Мы топтались на месте. Поэтому я и не отзывался, со дня на день ожидал, когда смогу сообщить что-нибудь конкретное. Едва только это оказалось возможным, я тотчас написал.

— Мне знакомы такие вещи, — слышу я голос отца. — Знаком этот порядок.

Затем я перехожу к информации, содержащейся в письме, которое он не получил. Он одобряет метод, предложенный Кампилли и утвержденный монсиньором Риго. С первого слова отец понимает, в чем тут суть.

— Чудесно, — говорит он. — Это положит конец моему делу.

— Жаль только, что хлопоты заняли столько времени, — говорю я. — Догадываюсь, как дорого для ваших нервов обошлось ожидание.

— Не важно. Я вооружился терпением.

— Во всяком случае, хорошо, что вы позвонили, отец. Теперь вы можете быть более спокойны.

Тогда он:

— Я не за тем звоню. Скажи, ты в Риме не слышал, кого прочат в преемники Гожелинского?

— Нет.

— А у нас считают твердо решенным, что назначение получит каноник Ролле.

— Вот здорово! — говорю я, памятуя о дружбе отца с каноником. — Если это верно, я зря ездил в Рим!

— О нет, Рим — это Рим! К тому же неизвестно, насколько достоверно то, о чем я тебе говорю. Попросту так говорят здесь люди, обычно хорошо осведомленные.

— А как само заинтересованное лицо? Что он говорит?

— Со дня смерти Гожелинского каноник Ролле находится в Познани, которой, если ты помнишь, подчинена наша епархия. Самый этот факт дает повод для размышлений. Во всяком случае, сразу же сообщи Кампилли относительно Ролле. Такая информация может иметь кое-какое значение.