Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

В утренней беседе с пани Рогульской я упомянул о моем отце и его связях с Римом. Не дожидаясь, пока я сам об этом заговорю, пан Шумовский предложил повести меня в церковку святого Аполлинаре и, главное, показать здание бывшего папского института utriusque juri [32] Обоих прав (лат.) — гражданского и церковного. . Попутно он блеснул познаниями — сообщил, что святой Аполлинаре был епископом Равенны и учеником святого Петра, что в церкви под алтарем лежат останки бессчетного количества святых и блаженных армян; рассказал о фасаде церкви — древнехристианском соборе, от которого, однако, ничего не осталось, — и о пристроенном к церкви здании, двух шедеврах Фердинандо Фуджи. Об «Аполлинаре» он тоже все знал, с уважением перечислил ватиканских сановников, которые окончили это учебное заведение.

Высказав все это, он задумался.

— Может, пойдем с вами завтра, а? — Но тут же спохватился. — Нет! Нет! С самого утра у меня испанские туристы. Потом группа монахинь, тоже испанских. А в четыре какие-то цветные туристы, кажется африканские. Послезавтра у меня тоже каторжный день.

— Ничего. От нас это не убежит, — сказал я.

— Будем надеяться.

Заговорив о своем Риме, он расстегнул ворот свитера. Теперь снова его застегнул.

— Самое скверное — группы, — продолжал он. — Собирают их с бору по сосенке. Тут торговец, а рядом парикмахер, а там народная учительница, — одним словом, мозаика. Разный уровень, разные интересы. Трудно с ними работать.

Ужин окончился. Стул, прислоненный к столу, никто так и не занял. От начала ужина и до самого конца пани Козицкая не подарила взглядом или словом ни дядю, ни тетку, ни меня. Мы встали.

— Может, зайдете ко мне покурить? — предложил пан Шумовский.

— Ты обещал не курить, — покачала головой пани Рогульская.

— Одну сигарету, — улыбнулся Шумовский.

Я поклонился дамам. Пан Шумовский повел меня к себе, отворил дверь и прошел вперед, чтобы зажечь свет. Комната была небольшая. Маленькая тахта, полка с книжками, большой письменный стол, заваленный путеводителями по Риму, одни раскрыты, в других закладки из разрезанных полосками газет. Над столом большая фотография Падеревского. На стенах снимки Варшавы, так же окантованные, как в столовой. Рядом с ними диплом магистра гуманитарного факультета Варшавского университета с вписанной готическим почерком фамилией Шумовского. Перед Падеревским — несколько белых астр в глиняной вазе, вероятно польской, в народном стиле.

Мы сели. Я достал из кармана сигареты.

— Польские? — поинтересовался Шумовский.

Он взял у меня из рук пачку и стал разглядывать ее, как антикварную редкость. В этот момент в дверях появилась горничная.

— Una telefonata per lei [33] Вас зовут к телефону (итал.) . .

— Della parte di chi? [34] Кто просит? (итал.) — спросил Шумовский, хотя было совершенно ясно, что горничная обращается ко мне.

— Della parte dell’avvocato Campilli [35] От адвоката Кампилли (итал.) . .

— Это ко мне, — сказал я.

Так и было. Меня приветствовал по телефону барственный, но очень дружелюбный, задушевный голос. Мягко, медленно, нараспев адвокат сообщил, что счастлив узнать о моем приезде. Он будет рад меня принять в любое время, однако лучше всего в одиннадцать утра или в пять пополудни. Я предпочел одиннадцать.

— Я с волнением прочитал письмо вашего милого отца, — сказал Кампилли. — И мемориал.

— А как мемориал? — спросил я.

— Отличный. Отличный, — ответил он. — Но поговорим о нем завтра.

Я вернулся к Шумовскому. Он по-прежнему разглядывал пачку сигарет. Впрочем, вполне безотчетно, потому что его мысли, кажется, были заняты Кампилли.

— Он тоже из «Аполлинаре», — заметил Шумовский.

— Я знаю. Он ведь учился вместе с моим отцом.

— Женат на польке.

— Знаю, — ответил я. — Господа Кампилли до войны были очень дружны с моими родителями. Мой отец состоит с ними в постоянной переписке.

— И зять у него поляк.

— Я слышал об этом.

Дверь снова приоткрылась. На пороге появилась пани Козицкая, держа высокую рюмку для вина.

— Дядюшка, сироп.

Она присела на стул, ожидая, пока он выпьет. Как и раньше, Козицкая была молчалива и не поднимала глаз. Шумовский пригубил лекарство, поморщился.

— Мне приходится ухаживать за своим голосом, как Карузо, — объяснял он. — Сырые, холодные церкви вперемежку с раскаленными площадями и улицами — это ужасно. Ну и в автобусах все окна открыты — сквозняк. С одной стороны греет, с другой дует. И ко всему надо надрывать глотку. Если в автобусе — так из-за уличного шума, а если в церкви или, например, в Форум Романум — так мои туристы не стоят на месте, а расползаются кто куда.