Славко Яневский - Неразделимые

Старуха переводит взгляд со старика на поросенка, с поросенка на старика, то кивает, поддакивая, то качает головой, не соглашаясь.

— Горазд врать! Что ты в этих делах понимаешь! Слушай: даю двадцать одну с половиной, а то ведь тебе его домой волочить придется!

— А что ж, и отволоку: не ворованный! Только краденое за бесценок да второпях продается.

— А может, у вас так водится! Известны ваших краев обычаи: спать ложитесь — обуваетесь, подымаетесь — разуваетесь!

— И окошки топорами моем! — подхватил шутку старик, показывая черные, источенные табаком зубы.

— Отдаешь, что ли, за мою цену?

— Две с половиной!

— Что — «две с половиной»?

— Двадцать две с половиной сотни! — вопит крестьянин, хватает старуху за руку и встряхивает, норовя прихлопнуть ее ладонь своей в знак окончания сделки, в то время как бабка, выкатив глаза, скособочившись от натуги, вырывает кисть: кажется, она вот-вот тюкнет старика своим длинным и острым, как клюв, носом.

— Не бывать по-твоему! Ни динара не накину! Вон… Вон сын стоит, пусть он добавляет, коли есть охота!

Крестьянин отпускает старуху, вновь подтягивает к себе поросенка, кидает наземь еще немного кукурузных зерен:

— На-ка, схрумкай, порадуй господина. Засмотрелся он на тебя.

Андрия и впрямь не мог отвести глаз от молодого, норовистого животного: кабанчик непрестанно, словно ложками, рыл копытцами землю, забрасывал себе на спину, пыхтел и тоненько, протяжно, точно крошечный паровозик, повизгивал.

— Соглашайся, мама.

— Не получит он больше ни гроша! А ты хорош: нет чтоб сказать: «Не уступай, мама», а ты: «Соглашайся!» Согласилась бы, если б совсем из ума выжила!

Крестьянин уже и не глядит на нее, сматывает веревку, делая вид, что уходит с рынка: надоела ему, дескать, бессмысленная перепалка.

— Двадцать две! — кричит ему в спину старуха. — И это последнее мое слово! Язык себе вырву, а больше не дам!

Старик остановился; смотрит задумчиво на своего поросенка. Затем машет рукой Андрии. Тот не трогается с места, не в силах оторвать взгляд от разгоряченного кабанчика, с урчанием поливающего землю струйкой мочи. «Нет, не хочет, — думает об Андрии старик. — Важен больно, чтоб заниматься каким-то поросенком. А ведь дай ему бог в его господской жизни хоть разок еще живого поросеночка увидеть! Неохота, конечно, дешево отдавать. Да только в доме даже кофе нет. Моя карга глаза мне выцарапает».

— Осанистый у тебя сын, — говорит он старухе. — Он что, всегда был такой важный?

— Да знал бы ты, какой у него чин, по-другому бы со мной разговаривал! Не молол бы ерунды!

— Зря пугаешь. Не заячьего племени. Сказать тебе, из каких я геройских краев родом, подберешь свою господскую юбку и — деру! Ладно, шучу, шучу, честное слово. Давай двадцать две, раз уж ты так в моего кабана вцепилась. Забирай, а я возьму свою веревку и пойду домой пораньше.

Бабка даже подпрыгнула от радости.

— Откуда у меня такие деньги?! Сын даст!

Андрия, посмеиваясь, заплатил. Потом они жали и трясли друг другу руки. Ковачевичу пришлось выслушать долгую речь, состоящую из добрых пожеланий и благословений: пусть ему и матери хорошо живется с этим поросенком; пусть хозяева, в здравии и веселии пребывая, хорошенько этого поросенка откормят; пусть, наконец, они этого поросенка, себе на радость, заколют и всласть полакомятся отменным шпиком.

— Матери моей, ей пожелай удачи. Она теперь ему хозяйка.

Старуха, в ожидании причитающихся ей по обычаю приветствий и напутствий, уже держала руку наготове и, когда крестьянин вторично призвал бога и добрых духов с тем, чтобы они принесли удачу всем участникам сделки и чтобы все, здесь начавшееся, получило счастливый конец, дружески сказала:

— Помоги и тебе господь, пусть обернется выгодой каждая монетка! Чтобы и впредь было кого на рынок вывести!

— И на тебя не напороться! — пошутил старик.

Поросенок перекочевал из рук в руки.

Теперь предстояло найти ему место в автомобиле.

Мать во что бы то ни стало хотела держать его подле себя, твердя, что на заднем сиденье места хватит.

— Он там все запачкает, мама.

— Да? Мне бы какой мешок, я бы туда его сунула.

— Задохнется.

— Нет. Будет себе дышать сквозь мешковинку, как ни в чем не бывало. Ты бы спросил, нет ли какого мешка в лавке…

Андрия стоял на том, что поросенку неплохо будет и в багажнике, на соломе, которую он готов принести с какой-нибудь телеги. Но мать недоверчиво качала головой: автомобиль, Андрия, штука непонятная, коварная, всего можно ждать. Вдруг на ухабе багажник откроется? Кабанчик выскочит и только его и видели. В два-три дня одичает в лесу, и тогда уж ничем его не заманишь. Много лет назад у нее сбежал поросенок, не из машины, конечно, с телеги. В первые дни еще удавалось подманить его на зерно, но прикоснуться к себе он так и не дал. А потом уже и на корм не приходил. Носился по кустам, совершенно одичавший. Никогда она не перестанет о нем сокрушаться, и зиму ту зимовала без мяса, без скоромной пищи.