Славко Яневский - Неразделимые

— Ох, беда-беда, говори скорей, что стряслось!

Дуян, испугавшись, кинулся к ней, опередив Андрию.

— Кума! Да что с тобой, побойся бога, дослушай, потом опрокинешься! Дикуля твоя — первая на селе! Отелилась бычком, швейцарцем!

— Ох, чуть не убил, право!

— Поставил я ее под искусственного, прости господи, быка. Теперь, знаешь ли, не как встарь, все хозяйство — у ветеринара, в кожаной сумке. Ты мне три сотни должна.

— Да за что ж это?

— За искусственное осеменение!

— Врешь. Не получишь ты таких денег!

— Выложишь, кума, когда увидишь стокилограммового теленка под своей коровой.

— А своих-то ты коров ставил под ветеринара? — весело поинтересовалась бабка.

— Нет. Пусть, думаю, на твоей потренируется. Теперь жалею.

— А куры? Жива хоть одна?

— О курах Мару спрашивай. Она за мелочью смотрела.

Андрия, уже не раз тщетно пытавшийся прервать их то и дело высекавший искры диалог, шлепнул Дуяна по широкой спине.

— Доставай ключи от нашего дома и садись с нами в машину!

— Мара, подай-ка ключи, кума возвратилась!

Мара через окошко протягивает ему ключи, стараясь спрятаться от взглядов гостей, которые и ее застали врасплох, непричесанной, неубранной.

— Садись. — Андрия распахивает перед Дуяном дверцу автомобиля.

— Не запачкать бы, разрази меня гром, — смущается Дуян и на всякий случай вытирает руки о только что отутюженные штаны. Высокий, крупный, он с трудом влезает в машину.

Перевод с хорватскосербского Н. Кореневской.

Ж. Еличич родился в 1913 году в Сплите (Далмация). Прозаик, поэт, эссеист. Академик. Закончил философский факультет Загребского университета. Участник народно-освободительной войны 1941—1945 гг. Опубликовал книгу рассказов «Капля стыда» (1957), романы «Теплая кожа» (1960), «Летними вечерами» (1966), «Дурацкая луна» (1973), несколько сборников статей о современной хорватской прозе.

Рассказ «Стартовый пистолет» напечатан в журнале «Форум», № 7—8, 1983 г.

Однажды на рассвете я почувствовал что-то неладное в горле. С этого все началось.

Я сипел, не мог выговорить ни слова, пока не выпил чашку горячего молока. Сигарету выкурил без всякого удовольствия; дым раздражал слизистую в глубине горла.

Все знакомые говорили мне, да и сам я был уверен, что простудился. Кое-кто советовал показаться врачу — вдруг это гнойная ангина, а от нее одним горячим чаем и аспирином не избавишься.

Стояла ранняя осень, та пора, когда особенно тянет рисовать.

Я кивал друзьям, вроде бы соглашаясь с ними, обматывал горло шерстяным шарфом, пил почти кипящее питье, но все мысли были в мастерской.

Я говорил невпопад, смеялся и надсадно кашлял.

Меня захватили чуть тронутые тленом краски: как листья на деревьях, пожелтев, съеживались, а слетевшие на землю — прели и рассыпались в прах, так и лица на моем мольберте распадались, требовалось много усилий, чтобы чешуйки кожи цвета тлена не расходились. Никогда, даже в самые безнадежные минуты, я не отваживался прибегнуть к четкой линии контура. Что случится, если распавшаяся кожа разойдется? Чешуйки подрагивают, пузырятся, волнуются. Сшить бы их какой-нибудь чудесной нитью, ха-ха-ха, вот бы заплатища получилась!

И все же это внутреннее волнение, изнутри подтачивающее кожу на лице, меня увлекало.

Пришел день, когда нужно было отказаться и от курения: жжение в глубине горла выдавливало из глаз водянистые капли. Слезы, вероятно. Уже и разбавленное вино глотать без боли не удавалось.

Я позвонил шьору [1] Шьор — синьор (искаж. ит.) . Тони и спустя полчаса входил в его кабинет.

Тони, по обыкновению, бросился ко мне с поцелуями и объятиями.

— Говорят, ты не выходишь из дому, работаешь, как ненормальный, — произносил он, внимательно меня разглядывая. — Ты бледен, Отто, что бы там ни было, но и в работе надо знать меру.

Я улыбался, не зная, что ответить: безвылазная жизнь в мастерской словно бы лишила меня дара речи, разрушила мост взаимопонимания с собеседником. Меня подмывало рассказать о том, что вытворяют чешуйки кожи на портрете, который я теперь писал, как они распадаются и что только свет собирает лицо в один фокус и не позволяет ему распасться окончательно: засветится изнутри одна чешуйка, краска заколышется, наполнится как парус ветром, и все остальные — то ли потому, что тянутся к свету, то ли потому, что боятся темноты, — кружатся вокруг него.