Роман Солнцев - Восторженный беглец

Люся послала на Таймыр отчаянную телеграмму: "ВСТРЕЧАЙ…", хотела немедленно лететь туда, поговорить, но пришло письмо — наверное. Костя предвидел подобные страсти. На листочке в клеточку он писал игривым почерком, почти не похожим на прежний — с завитушками, как у Пушкина:

Люся, Люся, я боюся,

Что мене ты не поймешь.

Я сегодня не стригуся,

У мене в кармане нож.

Я сегодня колупаю

Даргоценную руду.

И деньжонки загребаю,

И во сне к тебе гребу…

Дальше шло и вовсе что-то непотребное — видно, сочинял под хмелем, дуболом, поэт доморощенный’ Люся даже не плакала, а сидела, закаменев лицом, у себя в вычислительном центре, среди стрекочущих ЭВМ и думала, что надо бы лететь на Север — и сию минуту… но по низу письма шла приписка карандашом. более узнаваемым почерком:

"Не вздумай приезжать. Люська, не надо! Тут жутко холодно для женщин. Веду себя хорошо. А вернусь — может, вступлю в ряды. Целую. Коста- Рика".

Последняя мысль как-то успокоила Люсю. Она не поехала к мужу. Но, как теперь нам уже известно, буквально через несколько дней, а может, в тот день, когда он писал это письмо, Костя вылетел на Дальний Восток. Почему? Что его погнало туда? Может, и заявление директору он написал, поняв, что не вернется в институт? Может, правда, он попал в компанию каких-нибудь нехороших людей? И вынужден для них делать что-то неправедное? Например, он прекрасно рисует — его могли заставить рисовать деньги. Он отличный технарь — могли заставить соорудить станок для производства дефицитных частей к "Жигулям"…

Люся ушла домой, а я все не мог уснуть. Стоило забыться — снились ужасные фантастические сны. Я поднялся ни свет ни заря, постоял под ледяным душем и понесся в институт говорить с директором. Хоть было еще без пяти девять, возле двери начальства высилась Люся, намазанная, как Арлекин, н укоризненно смотрела на меня. Я смущенно кивнул ей и проскользнул к шефу.

— A-а!.. Печальный товарищ веселого товарища?.. — встретил меня Иван Игнатьевич Кресстов.

Это был, как я уже сказал, низенький человек с круглой лысой головой, со сплошь золотыми зубами, как у знатного узбека. Он любил смешить, любил смеяться и все, что относилось к Иванову, был склонен в последнее время воспринимать как затянувшийся, но забавный розыгрыш. Он был убежден, что Костя дурачит всех, что он где-то рядом, возможно, в Новосибирске или Иркутске, работает в таком же научном институте — просто ему там предложили место старшего научного сотрудника.

— Я и говорю! — обрадовался я понятливости директора. Давайте дадим ему место старшего, и он вернется. В самом деле, сто двадцать — мало.

— Тебе? Или ему? — засмеялся шеф.

— Мне много, — сказал я, — я живу один.

— А алименты?

— Все равно много. У меня сын, — махнул я рукой. — А у него дочь. Дочь требует дорогой одежды. Парню еще можно панковать — ходить в чаплинских лохмотьях.

— Да?..~ Директор вдруг загрустил. За толстыми губами спрятались золотые зубы. У него было три дочери, сын так и не родился, хотя. жена его, бухгалтер в горисполкоме, обошла всех врачей и даже тайком посетила знахарку Розу Рафаиловну, возле вокзала. — Давайте сочинять… письмо туристскому султану! — Он всю жизнь острил, даже когда ему было печально.

Директор нажал кнопку, и вошла та самая секретарша, Аллочка, худая высоченная девушка в рыжем свитере и короткой замшевой юбочке.

— Я вас слушаю, Иван Игнатьевич, — нежно, как семиклассница, пропела она. Ресницы, намазанные черной тушью, тяжело нависли над глазами, едва ли открывая зрачки. Но она уже приготовилась работать— достала из-за спины руку с блокнотом.

— Итак, мы готовы, — высокопарно начал директор. Пишем! В то время как вся страна, напрягая силы… Это. конечно, не надо! — он засмеялся. Но Алла, уже зная, какие фразы он говорит в шутку, а какие всерьез, и не думала записывать. Директор деланно нахмурился и начал: — Уважаемый беглец Константин Авксентьевич! Нам кажется, что вам пора бы уж и вернуться. Говоря по секрету, ваше место пока что не занято. Более того, совершенно случайно освободилось место старшего научного сотрудника. Гм… — Он задумался и повернулся ко мне. — Чем объяснить? Он же не дурак. Если кто-то умер — из суеверия не поедет. А если я выхлопотал новое место — скажет, под давлением Людмилы Васильевны. Аллочка, что скажете?

— Давайте так. — Алла открыла блестящие, зеркального отсвета глаза. — Произошло перемещение. Например, ваш зам — не Утешев, конечно!.. — перелетел в Новосибирск, кто-то на его место, а кто-то… вот и освободилось место.