Алан Камминг - Волшебная сказка Томми

Раньше у меня получалось. Если случалось что-то плохое, о чем мне хотелось забыть и не думать вообще никогда, я просто решал, что ничего этого не было на самом деле, а если не было, значит, и незачем об этом думать, и уже очень скоро неприятные события стирались из памяти навсегда. Надо просто принять волевое решение.

Однако на этот раз у меня ничего не вышло.

Угнетающий сон не хотел забываться. Быть может, все дело в тонкой природе снов, неподвластной контролю сознания? Но как бы там ни было, воспоминания о приснившемся мне кошмаре облепили меня словно вязкий густой туман, и я плутал в этом тумане, потерянный и несчастный, в отчаянных поисках спасения. Я отчаянно хватался за все, что могло пробить брешь в этом страшном тумане: алкоголь и колеса, кокаин, грязный секс, безымянное тело, к которому можно прижаться и забыться, пусть даже всего лишь на миг, пока туман не сомкнулся снова и его влажные липкие пальцы не утащили меня еще дальше в слепую мглу, где я потеряюсь и пропаду, — до следующей порции спиртного, до следующего колеса, до следующей дороги, до следующего безымянного тела.

На работе я ходил сонный и мутный, а во время обеденного перерыва спал за экраном, пока все остальные обедали, пили кофе, болтали и удивлялись, куда это я подевался. Дня через три Джулиан отвел меня в сторонку, спросил, что случилось, и сказал, что мне надо «ожить и встряхнуться», потому что народ уже стал задавать вопросы, а мы здесь работаем все вместе, и если мне наплевать, что обо мне думают остальные, то ему, Джулиану, не наплевать, потому что он должен заботиться о своей репутации, и ему очень не хочется краснеть за своего помощника, он же не требует от меня ничего невозможного, но можно хотя бы не дрыхнуть в обеденный перерыв и есть вместе со всеми?! Так что перед обедом я отлучился в сортир и хорошо зарядился коксом, после чего весь перерыв развлекал народ интеллектуальной беседой, рассказывал забавные истории, принимал самое живое участие в разговорах, задавал всякие вежливые вопросы очередной восходящей звезде экрана, которую мы снимали в тот день, а после обеда принес ей кофе, в общем, старался быть милым и вести себя хорошо. Правда, я ничего не ел. Есть не хотелось совсем. Но я честно гонял по тарелке зеленые листья латука и хвалил жареного цыпленка с макаронным салатом, к которому даже не прикоснулся. Джулиан сидел очень довольный, поскольку, будучи человеком социально неприспособленным, он всегда полагается на меня, когда надо создать непринужденную атмосферу на съемках. Я выдаю образцы искрометного остроумия, а он вроде как тоже причастен и поэтому представляется более «отвязанным» и интересным. Больше всего на свете Джулиан боится показаться скучным, и теперь, когда я избавил его от пугающей обязанности самому развлекать народ, он был счастлив донельзя и даже не замечал странных перемен в моем поведении (когда с утра я ходил совершенно убитый, а потом у меня вдруг случался неожиданный взрыв энергии после недолгой отлучки в сортир), и черные круги у меня под глазами, которые с каждым днем становились все чернее и чернее, и то обстоятельство, что я пулей срывался домой сразу после окончания съемок. Он стал названивать мне в номер и приглашать выпить с ним в баре, а иногда и поужинать в ресторане. Может быть, ему было скучно и одиноко и хотелось компании. Но скорее всего он за меня беспокоился и пытался за мной присмотреть, чтобы я хоть иногда ел нормально. Да, Джулиан за меня беспокоился. Теперь я это понимаю. Но я не хотел, чтобы за меня беспокоились. Мне хватало и собственного беспокойства.

Мне это надо как рыбе зонтик.

Так что я игнорировал его звонки, и в конечном итоге они прекратились. Избегать Джулиана было нетрудно. Я приезжал в студию раньше него — причем иногда даже не заезжая к себе в гостиницу, а прямиком из постели какого-нибудь незнакомца или из бара, который открыт до утра, — забирался в свое гнездо за экраном и дрых до прихода стилистов и визажистов. Тогда я потихонечку выбирался из своего укрытия, принимал душ в студийной уборной, выпивал пару чашечек крепкого кофе и более-менее приходил в норму. Да, я был в норме. Совершенно нормальный Томми. Может, чуть менее общительный и выпендрежный, чуть более тихий и сдержанный, чем обычно. Но в остальном — совершенно обычный. Это не сложно, если хоть капельку постараться. На самом деле все было не так уж и плохо — не считая моих ежедневных обязанностей за обедом (придворный шут, массовик-затейник и официант по совместительству), которые я исполнял при неизменной поддержке бодрящего кокса, — и каждый вечер я тихо радовался, что сумел пережить еще один день.