Юрий Поляков - Три позы Казановы

– И правильно: не оскудеет рука наливающего!

Они ехали по Подмосковью. За окном мелькали огромные стеклянные павильоны с надписями «Мерседес», BMW, «Хонда», «Фольксваген», «Форд»… Иногда попадались и берёзы с ёлочками. На волне радиостанции «Эго Москвы» дундели двое: постоянный ведущий Иван Гонопыльский и бывший наш соотечественник, а ныне профессор истории Оклахомского университета Энтони Машкин. Гонопыльский обладал глубоким мужественным баритоном и мозгом семилетнего ребёнка стяжкой либеральной наследственностью. Машкин изъяснялся уже с лёгким акцентом, похожим на речь глухонемых, которых врачи по особой методике выучили, однако, говорить. Рассуждали они в эфире почему-то о Наполеоне, точнее, о том, что если бы Бонапарт форсировал Неман двумя месяцами раньше и не ждал мира, засев в Москве, но двинул войска прямо на Петербург, история России пошла бы совсем другим путём. И жили бы мы сегодня не на помойке, занимающей одну седьмую суши, а в процветающей цивилизованной стране, лучше даже – в нескольких процветающих цивилизованных удобных странах.

– Вообразите, коллега, вы едете по КНР – Красноярской Народной Республике! – воскликнул Машкин. – Отличные дороги, ухоженные поля, коттеджи под черепицей, экологически чистое производство!

– Да-а-а, – вздохнул Гонопыльский – и чуткий микрофон донёс, как у него перехватило горло от обиды за упущенный исторический шанс.

– Уроды… – выругался Жарынин и поймал новую волну.

Мчащийся автомобиль заполнился трубными звуками «Полёта валькирий». Режиссёр, мрачно усмехнувшись, прибавил звук и скорость, благо шоссе оказалось на редкость свободным.

– Нельзя ли потише? – пробурчал Кокотов.

– Вы не любите Вагнера?

– Я не люблю очень быстрой езды. Нас остановят.

– Не любите Вагнера и быстрой езды? Нет, Кокотов, вы не русский! Сознайтесь, Андрей Львович, – спросил режиссёр, напирая на отчество, – вы немного еврей, если не по крови, то по убеждениям…

– А разве можно быть евреем по убеждениям?

– Конечно! Ведь кто такой, в сущности, еврей? Еврей-это тот, кто в каждом подозревает антисемита. Вот и всё…

– А антисемит, выходит, это тот, кто в каждом подозревает еврея?

– Пожалуй… Неплохо! Голова у вас всё-таки работает!

Музыка между тем закончилась, и ласковый голос сообщил, что теперь радиослушателей ждёт встреча с известным литературным критиком Сэмом Лобасовым – бессменным ведущим передачи «Из какого сора…»

– Здравствуйте, здравствуйте, дорогие любители высокой поэзии! – элегантно шепелявя, начал Лобасов. – Нынче у нас дорогой гость, поэт божьей милостью, лауреат премии имени Черубины де Габриак – наша знаменитая Ангелина Грешко. Моё почтение, Ангелиночка!

– Мир вашему дому! – прозвучал в ответ глубокий, чуть хриплый женский голос.

– Прежде чем начнём, по традиции озвучьте радиослушателям несколько ваших строк. Это будет, так сказать, ваша поэтическая визитная карточка!

– Даже не знаю… Так волнуюсь… Ну хотя бы вот это… Из новой книги…

И поэтесса, чуть подвывая, озвучила:

– Ах, как мне это нравится! – воскликнул Сэм Лобасов. – Amour, ещё amour! Какое метонимическое цитирование! Как точно по чувству, какая ювелирная филологическая рефлексия. Романсовое «страдание», будто трепетная лань, сопряжено с компьютерным конём «режима ожидания». Ах, как тонко! Как звонко!

Далее послышался шелест бумаги, и ведущий начал читать заранее заготовленный текст о том, как на небосклоне отечественной словесности стремительно взошла беззаконная поэтическая звезда неведомой учительницы начальных классов из городка Вязники, что во Владимирской области. Геля со школьной скамьи писала стихи, но никому не показывала, страшась насмешек и непонимания. Опасения её были ненапрасны, ибо профаническое сознание не способно постичь инобытие вербального мифа! Но вот два года назад, отметив тридцатилетие, Ангелина в очередной раз приехала из Вязников в Москву, и как всегда, с солёными огурцами. Объяснимся! Учительской зарплаты на жизнь не хватало, а муж, старший оператор машинного доения Николай Александров, оставил бедную женщину с двумя детьми после того, как нашёл в сенях под половицей и прочитал тетрадку стихов своей одарённой супруги, где были и такие пронзительные строчки: