Дитер Нолль - Киппенберг

Ничего не скажешь, иногда человек не успевает спрыгнуть где надо, и тогда он становится другим, чем мог бы стать. Некоторое время это сознаешь, потом мало-помалу забываешь. Я это до сих пор сознавал, отчетливо и мучительно, и не только в данную минуту. Я снова, и снова испытывал это неприятное чувство — которое трудно выразить словами, которое граничит с признанием вины — под взглядом человека по имени Босков. Вот Босков — тот не гонялся за утопиями, давно отмечтал все романтические мечты, а теперь занимался исключительно действительностью, самоотверженно и неутомимо. Босков хотел лишь того, что можно сделать, ту часть от идеала, которая поддавалась осуществлению. Но уж тут он стоял насмерть и не признавал никаких коррективов. С разработкой Харры он стучался во все двери, обивал все пороги, но никто не надоумил его, куда именно следует обратиться, — и я в том числе. И в конце концов он сдался: никто не проявил интереса, никому это не понадобилось, — тогда, два года тому назад.

Я опять достал скоросшиватель из сейфа, сел к столу, попытался обдумать ситуацию. Два долгих года были истрачены впустую. Теперь слишком поздно. Стрелки поставлены, часовой механизм делает свое дело. Пусть японская установка еще не оплачена, а договоры еще не подписаны, главное, она стоит в плане, а изменение плана требует много времени. И этот тощенький скоросшиватель не служит достаточным основанием менять государственные планы. Я перелистал его страницы. Подкупающая ясность харровского стиля. Фрау Дегенхард перепечатала все на машинке. А красным карандашом подчеркивал я. На первой странице было подчеркнуто следующее: «…дает в результате атропоизомерное расположение атомов тяжелых металлов в подтверждение моей гипотезы, согласно которой изменение кристаллической структуры…» Я перевернул страницу. На следующей тоже было подчеркнутое красным карандашом: «Как и следовало ожидать, при этом — в полном согласии с теорией — исчезают стерические препятствия, которые являются основной причиной чрезмерной сложности синтеза». И еще страницей дальше подчеркнуто, да так энергично, что острие красного карандаша прорвало бумагу: «…благодаря чему — как вкратце изложено на последующих страницах — представляется возможным ввести значительно упрощенную по сравнению с ныне принятым синтезом методику, которая будет приводить к той же цели со значительно меньшими денежными и энергетическими затратами, без необходимых ранее высоких давлений и дорогостоящих катализаторов».

Вот какова была мысль Харры, его открытие, которое уже два года пылилось в моем сейфе, и рядом с ним японская установка «на уровне мировых стандартов» выглядела довольно жалкой. Старье, подумал я, безнадежное старье, чересчур громоздко, чересчур дорого, с огромными затратами энергии. А как эти самые японцы разрешают проблему сферических препятствий путем применения сверхвысоких давлений! Какая уж тут оригинальность, здесь оригинальность и не ночевала, здесь настоящему химику никакой радости, это, скорее, для кузнеца, который орудует молотом, — если сравнить со смелостью и элегантностью фундаментального решения Харры.

К разработке был приложен лабораторный журнал Шнайдера и результаты проверки, проведенной фрау доктор Дитрих в отделе апробации, и ее внутренняя рецензия. Существовала и другая писанина, например рабочие указания, адресованные Вильде, которые держались под секретом, никому в нашей группе, кроме меня, известны не были и касались расчета некоторых сеток и расходных смет. Но все это, вместе взятое, никак не могло служить альтернативой роскошной кожаной папке и утвержденному государственному плану.

Поэтому мне оставалось сейчас только одно: спрятать розовый скоросшиватель обратно (и теперь уже окончательно) в несгораемый шкаф. Прикрыть стальную дверь и запереть ее на ключ. Кожаную папку незаметно сунуть в руку доктору Папсту, со вздохом облегчения отправиться в лабораторию к Шнайдеру и заняться там научной работой.

Поступить так не значило бы совершить ошибку. Если и была когда-то допущена ошибка, то с тех пор прошло уже два года. Почему же меня не оставляло чувство вины? Тогда это смахивало на сделку двух барышников — между мной и Ланквицем. И если уж Ланквиц не чувствовал себя виноватым, то у меня и подавно не было для этого причин. А через годик-другой, когда в Тюрингии будет на полную мощность действовать японская установка, можно будет извлечь на свет божий разработку Харры и легко завоевать лавры новатора. И риску никакого. Степень вероятности того, что кто-нибудь докопается до правды, была так ничтожна, что ее можно было вообще не принимать в расчет. Все очень просто.