Станислав Стратиев - Время собирать виноград

— Кратеры… кому они нужны, кратеры? Ты чересчур драматизируешь.

— А зеркало?

— Я — женщина.

— Это не оправдание и не объяснение происходящего. Пойми… мне хочется помочь… тебе, Матею, самому себе. Человек обязан разобраться во всем, что совершается у него перед глазами. По крайней мере расставить все на свои места. В противном случае он лишается опоры. И ему не за что ухватиться. Я не собираюсь отмахнуться от жизни. Поверь мне. Я дольше тебя живу на этом свете, поэтому больше страдал, больше знаю. Нельзя видеть кругом только неразбериху, нельзя быть пессимистом. Это уже конец, после этого остается лишь одно — броситься в реку и позволить течению унести себя. Именно поэтому я упомянул о порядке и равновесии; я не употребляю более громкого слова — «смысл», которое наверняка испугает тебя. Я понимаю, речь идет о чувствах, увлечении, а их не так просто объяснить… так, как хочу я… это не дважды два. Я согласен, что не все можно объяснить, но в вашем случае я ровным счетом ничего не могу объяснить.

— Тебе не кажется, что наша беседа затянулась? Прежде чем уйти, обещай мне, что ты встретишься с Матеем и расскажешь ему обо всем. Пускай он хоть однажды, и раз и навсегда, постарается понять меня. Я — такая, какая есть, и не надо представлять меня другой.

Я открыл дверцу.

— Подожди! Ты должен это сделать. Ты говорил, что хочешь помочь. Ну так помоги! Ты обязан рассказать обо всем. Смешную эту историю. Да, смешную. Как я просиживаю перед домом Васила Ризова. Просиживаю часами, чтобы удостовериться в том, что он предпочитает мне кривоногую и плоскогрудую девчонку. Такова правда, и тебе нужно выложить ее Матею… если ты на самом деле хочешь помочь. Думаю, ему станет лучше, когда он узнает истину.

— Почему бы тебе самой не рассказать?

— Мне он не поверит. Что бы я ни сказала плохого о себе, он отказывается верить. И мои недостатки становятся достоинствами. Таков Матей.

— Он любит тебя.

— Но в чем виновата я? Мне не надо его любви, я не могу ее выносить. Ты понимаешь меня? Его любовь накладывает на меня обязательства. Давит. Ломает мою натуру, а я не хочу быть другой. Я — это я. И именно я гляжу в зеркальце машины, купленной мне Матеем. До свидания!

Лена кивнула головой, распахнула дверцу и включила мотор.

Следующий день начался как обычно: «Давайте посмотрим ваше горло!», а не с разговора с Матеем. Прежде всего мне не нравилось само поручение: «…ступай к нему и расскажи, что видел…» Но еще более неприятна была необходимость его выполнить… Лена вечером возвращается домой, ложится на соседнюю кровать или в соседней комнате — я не имею понятия, сколько у них комнат, — а я спустя полчаса или полдня передаю Матею то, что для них обоих не является новостью.

Я оказался прав, предполагая, что им все известно. Я отправился к Матею. Усевшись напротив него, сказал:

— У меня к тебе есть один разговор.

— Один ли?

Бывают моменты, когда ты внезапно проникаешь в суть человека, доселе маячившего у тебя перед глазами и присутствовавшего в твоих мыслях. Причем присутствовавшего прочно. Ты любил его — но не очень, понимал его — но не до конца. Потому что ты не задумывался о нем всерьез и не испытывал перед ним чувства вины. Да, он тебе друг, да, ты сочувствовал ему. На первый взгляд все в порядке. Но наступает момент, один из тех моментов — ради них стоит жить! — когда ты сообщаешь своему другу, что у тебя к нему есть один разговор, а он в ответ устало, грустно, с еле уловимой и в то же время явственной теплотой в голосе спрашивает: «Один ли?»

И тогда я задаю себе вопрос: в чем виноват этот человек? Работал где-то на Черноморском побережье, имел какие-то неприятности, из тех, что забываются за давностью времени; однажды избил кого-то или избили его; затем вернулся в Софию, и здесь несколько коллег-медиков зажали его в тиски. Прежде всего чтобы запугать, чтобы не совал нос в чужие дела. А год или два назад одна красивая женщина «остановила на нем свой взгляд» и осчастливила его. Ровно настолько, насколько потом сделала несчастным.

Теперь этот человек сидел передо мной и ждал, что я скажу.

— Хочу поговорить с тобой о Лене. О ней мы беседовали в последний раз. Но наш разговор не был закончен. Ты мне тогда наговорил много неприятного.

— Ты мне тоже, — вставил Матей.

На моем лице появилась смутная и наверняка глуповатая улыбка. В тот раз Матей заявил, что покончит с собой, если потеряет Лену. Он ее уже потерял. Не давая ему вспомнить это его нелепое признание, я поспешно сказал: