Юрий Козлов - Новый вор

Сандра сказала, что арабо-еврейский опыт освоения средств мог бы пригодиться баскам во времена борьбы за независимость. «Мой брат был в ЭТА, получил пожизненное. Испанское правительство сделало мне предложение, от которого я не смогла отказаться».

Пока Перелесов размышлял над её словами, не понимая, чем вызвал доверие годящейся ему в матери интерполовки, они сошли с деревянного настила, по которому, мигая фонариками, катились велосипедисты, на песок, остановились у поставленной на платформу лодки. Пляж был пуст, хотя люди с хорошим зрением могли их видеть из окон высившихся вдоль моря отелей. Сандра, отведя с покрытого мелкими бусинками пота лица влажную прядь, прислонилась задом к лодке, начала обмахиваться подолом платья. Потом, скосив глаза на Перелесова, развернулась, подоткнув подол, упёрлась, расставив ноги, в пластмассовый борт лодки. Что оставалось делать Перелесову? Двадцать минут оказались скользкими, влажными, быстрыми и… неожиданными, как подарок, от которого нет сил отказаться, но нет и идеи, что с ним делать дальше?

В неисчерпаемые двадцать минут они даже успели искупаться в тёплой, солёной, напоминающей остывший с медузами бульон воде.

В автобусе Сандра устроилась рядом с неподвижной, как изваяние, эфиопкой в пёстром птичьем платье и башенном тюрбане на голове. За всю дорогу до Аммана (улетали оттуда) Сандра ни разу не посмотрела на Перелесова. Подарок растворился в море, а может, окаменел, успокоился он.

В Аммане притормозили возле круглосуточного магазина сувениров. Там Перелесов увидел новую — не широко расставившую, в синей сосудистой паутинке, как некстати припомнилось, ноги у лодки и не отрешённо-спокойную рядом с каменной эфиопкой — Сандру. Она носилась по залам, сшибая с полок серебряные чайники и сахарницы, стреляла в задержавшегося у витрины с браслетами Перелесова зовущими (куда?) и убивающими (за что?) взглядами, резко, словно хотела порвать, примеряла какие-то пыльные шали, колотила, пугая продавщицу, по витрине выложенными для осмотра перстнями и кольцами. Пятидесятилетняя баба (если Перелесов и ошибался в её возрасте, то не критично, Сандра сообщила, что её дочери двадцать семь лет, о внуках, правда, ничего не сказала) вела себя как растревоженная девчонка. Она пролетела мимо Перелесова, чудом не смахнув с прилавка серебряные браслеты. Хозяин едва успел броситься на них грудью.

Перелесов давно собирался расстаться с одной из своих московских подруг и, желая скрасить предстоящее расставание, решил подарить ей не самый дешёвый тяжёлый, с покушением на старинность, браслет. «Надеюсь, — вдруг коснулись его уха сухие губы Сандры, — она оценит. Но он не стоит двух тысяч долларов, это новодел». «Знаю, — успокаивающе обнял её за мягкую, едва угадываемую талию Перелесов, — это прощальный подарок». «Если удачно бросит, — взвесила на руке браслет Сандра, — выбьет тебе глаз или сломает нос. Я бы била в висок…» — не договорив, выскочила на улицу, бешено крутнув вращающиеся лопасти стеклянной двери.

«Возьму два, — известил Перелесов хозяина, — но со скидкой. Эта женщина из Испании — ювелир. Она знает правильную цену. Пригласить?»

Спрятав по окончании торга футляры с браслетами в сумку, Перелесов терпел до аэропорта. А когда расходящиеся по разным терминалам участники конференции стали прощаться, оттянул Сандру в угол, вручил браслет.

«Ты идиот! — зашуршала она папиросной бумагой, высвобождая многослойно упакованное украшение с нечёткой пробой. — Сколько заплатил?»

«Не важно. — Перелесов вдруг как будто впервые увидел Сандру и удивился, какая она маленькая и широкая внизу, сколько седых прядей в её голове. — Ничего дороже в магазине не было», — соврал он.

Теперь уже Сандра увлекла его к пустому ряду кресел, профессионально (как допрашиваемого подозреваемого) толкнула. Перелесов, мелькнув в воздухе жёлтыми подошвами ботинок, как копытами, растянулся на креслах. Сандра упала на него, придавив бёдрами и грудью, одарила неистовым с покусом — он чуть не взвыл от боли — поцелуем.

Раздеваясь в предбаннике, Перелесов разглядел на стене среди развешанных берёзовых, дубовых и можжевеловых веников дощечку с портретом… Пушкина.

— Внук в школьном кружке выжигает, подарил, — пояснил Василич, — снять?

— Пусть висит, — Перелесову даже понравился заинтересованно выглядывающий из веток Пушкин. Он видел его облагороженные и явно расширенные с сияющими медными тазами и белыми гладкими лавками бани в Михайловском и Болдине. Наверное, не в одиночестве парился, с неожиданной завистью подумал Перелесов, снимая кроссовки. «Тебя, как первую любовь, — вспомнил Тютчева, — России сердце не забудет». А вот мне, самонадеянно уподобив себя России, посмотрев на шумно обнюхивающего (неужели крысы?) угол Вердена, подумал Перелесов, нечего забывать, не было у меня первой любви!