Юрий Козлов - Новый вор

«Хочешь, скажу, зачем ты вылил в унитаз шампанское?» — вдруг спросил господин Герхард. Наверное, он тоже подумал про фонтанчики.

«Откуда вы знаете? — растерялся Перелесов и зачем-то уточнил: — Не в унитаз — в раковину», словно это имело какое-то значение.

«В раковину», — согласился господин Герхард. — Серьёзное мероприятие, серьёзный отель, везде камеры, служба безопасности. Они показали запись, спросили: «С этим пареньком, который прилетел с вами и вылил в унитаз шампанское за три тысячи евро, всё в порядке?»

«И что вы ответили?» — Перелесов подумал, что, если бы он вынес бутылку этого шампанского, загнал в каком-нибудь баре, да хоть за тысячу, отправил бы перевод Авдотьеву, тот бы точно оживил (если он, конечно, собирался его оживлять) сиреневый манекен. Вам, мысленно обобщил господина Герхарда и весь западный мир Перелесов, никогда не оживить чучело гориллы! А мы (обобщил себя, Авдотьева и Россию) запросто оживим сиреневый манекен! Но тут же устыдился — слишком много «бы», он же не послал Авдотьеву мифическую тысячу.

Теперь точно пошлю, разозлился на самого себя Перелесов, переведу с карточки… пять тысяч! Господин Герхард хотел узнать, как я трачу деньги? Вот и узнает! Он, правда, не был уверен, имеется ли у Авдотьева карточка, но это точно не являлось для того неразрешимой проблемой. Пусть закончит свою работу! Перелесов попытался (без помощи мысленного волка) сформулировать, что это за работа, но не смог. Не мобилизация же насекомых на набережной или непонятная возня с сиреневым манекеном? Кажется, Авдотьев, как и господин Герхард, тоже хотел изменить мир, но дорожной карты (с некоторых пор это словосочетание часто употреблялось в России) Перелесову не открыл. Её развернул, точнее свернул, господин Герхард, заметивший как-то по совершенно другому поводу: «Какие, к чёрту, дорожные карты в стране, где нет нормальных дорог? Только игральные!» А потом добавил, что шансов переиграть сдающих карты шулеров у русского народа нет. «Хотя один раз получилось в семнадцатом, когда сожгли старые — с коронами, завели новые — в блузах и косынках. Тогда смогли победить в мировой войне и улететь в космос. Но за новыми картами был нужен глаз да глаз, чтобы не подменили! Сталин смотрел, хватал за руку, а после него — никто!» «От шулера слышу», — тихо пробормотал Перелесов, но тот расслышал. «Я десять лет валил сосны в леспромхозе! Имею права на компенсацию?» «Кто вас звал к нам?» — осмелел Перелесов. «Ты не понимаешь силу будущего, — с сожалением посмотрел на него старый фашист. — Человеческая жизнь пылинка перед этой силой. Германия тогда сражалась за будущее человечества!» «А СССР мешал?» — Перелесов вспомнил Пра и её старый альбом с изуродованными фотографиями. Кому мешали отрезанные люди? Уж точно не немцам! «Мешал, — сказал господин Герхард. А сейчас мешает Россия! Только у неё, в отличие от СССР, нет шансов. Завал будет убран по-любому». Но сначала будешь убран ты! — помнится, мстительно подумал тогда Перелесов. Неотвратимая конечность человеческой жизни неожиданно увиделась ему не как оптимистическая или пессимистическая (не важно!) трагедия.

«Я ответил, — продолжил ужом, но безуспешно ускользающий от неё господин Герхард, — паренёк в порядке. Просто он одинок и ненавидит наш мир, не важно, пьёт ли он при этом пиво за три евро или выливает в унитаз шампанское за три тысячи».

Перелесов молчал, смутно ощущая неприемлемую правоту старого фашиста.

«Я тоже, — слегка качнулся (полторы бутылки вина!) господин Герхард, — ненавижу наш мир. Но ещё больше… — икнул, — тот, который идёт ему на смену. Тот, в котором будешь жить ты!»

«Вы так мне и не рассказали про гориллу». — Перелесов не очень понимал, о чём говорит господин Герхард, а потому решил сменить тему.

«Когда мы стояли под Сталинградом, — повернулся к горилле, словно она обязательно должна была это услышать, господин Герхард, — русские часто нападали на нас, когда мы совершенно не ожидали, когда не было к тому никаких тактических предпосылок. Нападали и отходили к себе, не занимая наши позиции. Потом мы взяли одного в плен, он был смертельно ранен — кишки наружу, влили ему в глотку шнапса, спросили — зачем? Знаешь, что он ответил? За жратвой и шнапсом! Одиннадцать человек! Ушли обратно шесть. Положили четверых наших. Пять русских и четверо немцев — за жратву и шнапс! Где логика войны? Где, вообще, логика?»

Неужели он… съел несчастную гориллу, ужаснулся Перелесов, так вдруг разволновался, затрясся господин Герхард, даже полоска пластыря на щеке отклеилась и повисла, как спагетти.