Татьяна Виноградова - Непростые истории о самом главном [сборник рассказов]

Наверное, он прав. Я прихожу домой, выливаю из обуви гудящие ноги. Мои одежды опускаются на пол, как тропические бабочки на ветви к ночи. Топая в душ, я сама себе кажусь возрождающейся Венерой, пока взгляд не падает на зеркало.

Конечная станция. Выход в настоящее.

Настоящее? А что это такое? Просто точка. И каждый об этом знает. Здесь и сейчас. Вот рука лежала отстраненно и вдруг оказалась на колене твоем. Точка, способная изменить все — будущее, по крайней мере. Она лежит — и ты привыкаешь к ее присутствию — настоящее протяженное. А потом уже и торопишь в мыслях точку: хватит, ну сделай же что-нибудь.

Прошлого нет, будущего нет — любят говорить психологи. Живи настоящим. Жить точкой? А может быть, нет настоящего?

Только он не мой — этот выход.

Времена переплетаются, они неразделимы, как цвета — четкие, чистые — в радуге по имени Жизнь.

И я — жива. Больничная палата белизной режет глаза. Лежу, прикованная к кровати, строчу на ноутбуке новую книгу о счастье. Дочка притащила апельсины — яркие, красные, словно флаги будущего. И оно у меня будет! Будет дочь, будут внуки, будет лес и море…

Оранжево-желтое закатное солнце заглядывает в окна, говорит: «Завтра новый день». И он приходит. Новый мартовский день, уже растящий под снегом будущую зеленую травку. Какой же я была дурой, ну разве нужно что-то, кроме еще одной весны?

Бывший муж пожаловал. Голубые глаза выцвели, он постарел, сутулится, суетится и излишне жестикулирует.

— Спасибо тебе, — вдруг говорю я, — спасибо за то, что ты был, за то, что у нас есть дочь, — и ловлю синий всполох взгляда — молодого, дерзкого. Пусть…

Начальник не скрывает дрожь пальцев. И я понимаю, как сильно, как искренне он переживает случившееся со мной. Друзья пытаются шутить, но я вижу тщательно скрываемые слезы. Я тоже не могу без вас, родные, поверьте!

Коллега по работе Костя — «жена Лота», разрывает вечный круг молчания тихими и нежными словами «я тебя люблю». Букетик фиалок пахнет будущим лесом и, как ни странно, морем. Почему я раньше не замечала, какие у Кости удивительные глаза — темно-серые, словно штормовая волна?

Я жива. Жива!

Об одном жалею, что я, задумавшись о себе, не запомнила людей, которые ехали в вагоне рядом со мной — к страшной точке настоящего… Я их вспомню. Обязательно!

На чердаке пятиэтажного дома, за вентиляционной шахтой у него был маленький пыльный угол. Больше года назад он обнаружил его случайно и после приходил почти каждый день: поднимался по тонкой железной лесенке, открыв замок чердачного люка подогнанным ключом, поднимал крышку, забирался и, оставляя тонкую щель между миром чердака и миром подъезда, специальным хитрым устройством имитировал глухую недоступность.

Что он здесь делал?

Китайский автомобильный фонарь вешался на гвоздь. На два шлакоблока устраивалась широкая доска, накрывалась вытащенным из потайной ниши пушистым пледом, кожаная подушка хорошо поддерживала спину, и очень удобно было строчить что-то в блокноте или бегать подушечками пальцев по клавиатуре ноутбука. Рядом на кирпичах гудела спиртовка, кипятила кофе или чай. Нехитрые бутерброды и сигареты помогали тянуть время, а еще книги — стопкой сложенные у стены, словно забытая кем-то связка макулатуры.

Он валялся на топчане-доске, слушал космическую музыку, блуждал по просторам Интернета, читал, часами лежал, бездумно уставившись в перекрытия сухими глазами, а то спал, не чувствуя, как меняются времена года.

Чаще всего он приходил сюда плакать…

Чердак жил своей жизнью: гудели провода, ветер выл в вентиляции, тонко звенели оставленные издавна листы жести. Шуршание дождя по крыше, воркование голубей и щебет воробьев в проеме распахнутого слухового окна рождали музыку странного мира, который был недоступен никому, кроме него.

Иногда в чердачной темноте вспыхивали два желтых глаза — это приходил дворовый кот Рыжик, потасканный, драный и безнадежно одинокий.