Эрик Нойч - Мир на Востоке

— Вот, послушай, — сказал он, потом, спохватившись, показал на термос. — Я тебе кофе оставил. — И тотчас, без всякого перехода, словно был уверен, что она знает все его мысли, даже не взглянув на нее, принялся читать вслух: — Руководство завода и партком слишком легко относятся к случаям отравления рабочих. Свою бездеятельность они оправдывают тем, что республике как воздух нужен металл… Как стало известно автору из достоверного источника… — тут он наконец повернулся к Хальке и объяснил: — Это Ахим написал, а под источником он меня имеет в виду. — И продолжал: — …товарищ Кюнау пытается запугать заводских активистов, читает им проповеди, грозит карами за нарушение партийной дисциплины… Получается, как в знаменитой басне о лисице. Когда оказалось, что ей не достать винограда, она стала кричать, что он зеленый. А в переводе с эзопова на наш обычный язык это означает: именно так закрывают глаза на реальные проблемы и подавляют критику.

Тут Халька не выдержала и, топнув ногой, перебила его:

— Слушай, дай мне хоть раздеться. Я ничего не понимаю.

— Да что тут непонятного. Я когда кофе пил, кое-что придумал, а тут еще эта статья. Не знаю только, прав ли Ахим, не стреляет ли он из пушки по воробьям?

Халька повесила пальто в прихожей на плечики, потом вернулась в комнату, села за стол и, отхлебнув глоток кофе, сказала:

— Ах, как хорошо! Ну а теперь расскажи мне спокойно все по порядку. Что произошло?

На следующий день Ахиму позвонил Кюнау. Он говорил резко и почти в приказном тоне попросил явиться и дать объяснения.

Манфред Кюнау, так же как и Эрих, прочитал «Вархайт» только вечером, потому что газеты, печатавшиеся в Берлине или в Галле, поступали, как правило, во второй половине дня. Статья, разумеется, сразу же бросилась ему в глаза; с каждой строчкой он злился все больше, пока наконец и вовсе не скомкал газету. В мусорную корзину эту пачкотню! Э, нет. Так оставлять нельзя. Редакция совершила грубую политическую ошибку, которая может иметь далеко идущие последствия. Она нанесла заводу удар в спину: как можно в издевательском тоне говорить о готовности рабочих пожертвовать всем ради дела?! В первую минуту, охваченный гневом, он подумал, не пожаловаться ли на редакцию в окружной комитет, но потом вспомнил, что виновник всего, этот писака Штейнхауэр, сидит рядом — в одном из бараков, где временно размещены все учреждения. Его можно вызвать по заводскому селектору, а то и просто сложить руки рупором и крикнуть. Да, эту проблему мы решим между собой, не таких обламывали.

Журналист Штейнхауэр ему с самого начала был несимпатичен. Слишком много темных пятен в его анкете. Жена — дочь нацистского офицера, сам — с дипломом биолога. Почему не работает по специальности? Как попал в областную газету? Главный редактор, вероятно, недосмотрел. Но Манфред Кюнау проявит бдительность и исправит допущенную ошибку. Уж он-то этому выскочке, этому умнику сумеет заткнуть рот. И сравнение в этом, с позволения сказать, памфлете какое подлое! Он, секретарь парткома, значит, лиса, а план — виноград, до которого нельзя дотянуться… Вот на этом красивом литературном сравнении ты себе голову и сломаешь, думал он.

Штейнхауэр был вызван на десять часов. Оставалось еще пять минут. Манфред Кюнау сел за стол, полистал отпечатанные на машинке сводки, выбрал те, что могли понадобиться, и закурил. Уже пять минут одиннадцатого. Важный господин заставляет себя ждать! Ладно, это ему тоже зачтется… Он закурил новую сигарету. Вот курить никак не удается бросить. Когда учился в партшколе, смог, подчинился внутренней дисциплине, не хуже Павла Корчагина. Но здесь как поволнуешься, так опять за пачку.

В дверь постучали. Ну, если это не журналистишка!..

— Войдите!

Ахим Штейнхауэр тоже подготовился к встрече. После того как ему позвонил Кюнау, он сразу же связался с Мюнцем. Ведь статья была согласована с ним еще до публикации.

Кюнау внимательно вгляделся в лицо вошедшего. Слишком мягкие черты, взгляд отрешенный. Это Кюнау увидел тотчас же и, как-то сразу успокоившись, потушил сигарету.

— Раздевайся, садись, — сказал он сухо.

Ахим снял плащ.

В кабинете стояла тишина. Только с завода доносился приглушенный шум да от ветра из форточки шелестела бумага на столе. Надо завладеть инициативой, думал Кюнау. Сначала он сам спровоцировал это тягостное молчание, но теперь уже могло показаться, что он молчит от неуверенности в своей правоте. Кюнау поднял глаза от сводки.