Эрик Нойч - Мир на Востоке

Он взглянул на нее, помолчал, но потом ласково улыбнулся: «Я ведь помню, как ты огорчалась, когда два года назад в страстную пятницу косуля вдруг исчезла неизвестно куда. В прошлую зиму болезнь помешала мне поймать тебе новую, нынче вот удалось. Я хотел доставить тебе радость».

«Да, Ульрика, ухаживай за ней хорошенько и корми вволю, — добавил дядя Килиан, — и облегчи божьему созданию его предназначение послужить богу и нам, грешным». Ульрика не совсем поняла, что он хотел сказать, но, разумеется, стала ухаживать за косулей и следила за тем, чтобы у нее было вдоволь еды и питья.

Приближалась пасха, и вся семья погрузилась в предпраздничные заботы. Особенно женщины, которые скребли и терли весь дом. Вечера они, однако, проводили тихо и благочестиво за круглым столом в гостиной. Ингеборг и тетя — поскольку она не была замужем и никаким образом не связана с особами противоположного пола, она также причислялась к юницам — шили белые платья с пестрыми лентами, которые должны были надеть в праздник. Рабочие с фабрики и из мастерских тоже готовились к празднику. Все они были либо членами секты, либо кандидатами в нее. Всегда усердные, послушные, за месяц до пасхи они перестали расходиться по домам в конце недели, а, переодевшись в праздничную одежду, собирались во дворе и ехали в какую-нибудь другую общину килианцев на воскресное богослужение. Основой для проповедей «неопиетизма» (именно так она потом охарактеризовала для себя это вероучение о спасении избранных на облаке) Килиану служили застенографированные в свое время проповеди его отца. Назывались они «Пергаменты» и претендовали на роль приложения к Священному писанию.

В такие дни казалось, что вся деревня на ногах — от младенцев до прабабушек. Запрягались разукрашенные лошади, иногда нанимались даже автобусы. Все это нетрудно было устроить, ведь секта считала себя единой семьей, где каждый должен был помогать другому. Среди членов секты были представители всех профессий, даже дирижер и музыкальный руководитель одного из близлежащих театров. Они организовали вполне приличный хор и оркестр из членов секты, и Ульрика, у которой была потребность внести в свою жизнь хоть какое-то разнообразие, тоже пела в этом хоре. Правда, репертуар был довольно ограниченный — главным образом церковные гимны, многие с исправленным, строго по «Пергаментам», текстом, или уж совсем безобидные народные песенки. Даже «Увидел мальчик розочку» и «Лорелея» считались чересчур фривольными.

В один прекрасный весенний день, когда все отправились в соседний городок, чтобы встретиться с тамошними братьями и сестрами, она впервые увидела, как одного из этих избранных скинули с облака: с неба на землю и оттуда — прямиком в ад. Этот парень, примерно ее возраста, во время последних репетиций хора произносил странные речи, казавшиеся членам секты чуть ли не еретическими. Он говорил, что ему хочется когда-нибудь спеть что-то более живое и человеческое, напомнил о поэте Флеминге, который родился здесь, ему поставлен памятник на площади. Христианская вера Флеминга, заявил он, кажется ему гораздо более связанной с реальным миром и потому больше привлекает его, чем болтовня в секте. Он процитировал несколько строчек из стихотворения, в котором речь шла о любви, чем привел в ужас всех собравшихся.

После этого с ним была проведена беседа, но он опять выказал все свое упрямство и еретический дух, и поэтому на вечернем собрании секты, проходившем в одном из местных трактиров, разумеется без капли алкоголя, дядя еще раз — ради проформы — спросил его при всех, будет ли он и дальше продолжать служить антихристу или покается и вернется к истинной вере.

«Нет, — упрямо заявил парень, — с этим я покончил. И если бы мне не хотелось еще раз сказать вам, как мне жаль вас всех в вашем ослеплении, я бы вообще здесь больше не появился. Знайте: теперь я руководствуюсь лишь разумом, — (уже одно это считалось верхом еретичества), — и решил стать учителем. Я сдал экзамены и поступил в училище в Цвиккау».

Хартмут Килиан, брат Илия, обтер свое круглое лицо платком, челюсть у него выдвинулась вперед, заходили желваки, и он собрался уже с проклятиями изгнать отступника, однако парень не дал ему и рта раскрыть. Он снова принялся читать Флеминга, и Ульрике показалось, что поэт обращается ко всем присутствующим: