Миклош Дярфаш - Был однажды такой театр

— Аннушка, Аннушка… если б вы решились… если б остались со мной прямо сейчас…

Женщина остановилась.

— Если вы не перестанете, я уйду. — И высвободила руку.

— Хорошо, я больше не буду. — Он снова притянул Аннушку к себе. — Только побудьте со мной, хотя бы один час. Знаете, когда-то давным-давно, когда я прыгнул в Тису, вот оттуда, — он указал рукой на маячивший впереди мост, — один из моих приемных отцов сказал, что мне должны поставить памятник, здесь, на берегу реки. Я должен был бы стоять над рекой и кричать на весь мир: «Аннушка!» Вот я здесь и стою.

С этими словами он внезапно прыгнул на траву, раскинул руки и закричал во все горло:

— Аннушка! Аннушка! Аннушка! Я хочу стоять здесь всю жизнь и выкрикивать ваше имя…

Аннушка схватила его за руку и втащила обратно на дорожку.

— Я должна уехать, — сказала она, глядя Дюле в глаза, — я не могу оставить мужа… Я слишком стара для этого.

— Аннушка, вы же совсем девочка.

— В душе я старуха. Опытная, трезвая, умеющая принимать решения. Знаете, мой муж очень любил свою землю, хозяйство и все-таки все продал. И я его понимаю. Я поеду с ним. Не хочу войны… и ломать ему жизнь тоже не хочу.

— Что ж, в трезвости вам и вправду не откажешь, — с горечью заметил Дюла.

Они снова замолчали.

— Дюла, вы не боитесь войны? — неожиданно спросила Аннушка.

— Нет.

— Мне очень страшно, что вы остаетесь. Я для того и приехала, чтобы предупредить вас. Английские знакомые мужа — очень сведущие люди. Они говорят, Венгрия непременно вступит в войну.

— Чушь.

— Нет, не чушь. Вам нужно уехать из Европы.

— Куда?

— Не знаю. Хотя бы в Америку. Вас знают по фильмам. Вам это ничего бы не стоило.

— Нет, Аннушка, я не поеду.

— Почему?

— Потому что послезавтра я играю Люцифера на площади перед Домским собором.

— Знаю. Я читала об этом. Я еще и поэтому приехала…

— Но вы уже не увидите… ваш поезд будет в это время мчаться в Лондон.

— Дюла… дорогой мой… — Она снова взяла его под руку. — Почему вы развелись с женой?

— Не знаю. Должно быть, потому, что ей нравилось все самое дешевое, что есть во мне.

— Какая она была красивая!

— Красивая.

— А со мной вы тоже развелись бы?

— Аннушка…

— Оставили бы меня, если бы я… любила вас так же, как она?

— Зачем вы спрашиваете?

— Просто так. Боитесь ответить?

— Вас бы я не оставил никогда и ни за что.

— Я знаю, — она вздохнула.

Дюлино лицо исказилось. Он стиснул Аннушкину руку.

— Тогда почему вы не хотите оставить мужа и…

— Дюла, — она снова высвободила руку, и в голосе ее зазвучала мольба, — неужели вы не понимаете, что я уже… уже решила…

— Что?

— Что так надо… — Глаза ее снова наполнились слезами.

Они пошли дальше. Набережная была довольно пустынной. Лишь два-три бледных философа сидели на заброшенных скамейках с книгами в руках, прячась от солнца в тени бузинных кустов. Вечернее гуляние начиналось только после шести. Тишина и безлюдье живо напомнили Дюле тот далекий день, когда он встретил Аннушку на мосту.

— Пойдем в Уйсегед? — спросил он.

— Давайте, — серьезно ответила Аннушка.

По мосту шли медленно, держась за руки. Дойдя до середины, Аннушка остановилась.

— Вот здесь, на этом самом месте, вы потребовали, чтобы я вас поцеловала, — сказала она и покраснела точно так же, как тогда.

— Да.

— Мне было тринадцать лет…

— А мне шестнадцать.

— Вы были в полосатом матросском костюме. Да-да, это то самое место. Я все помню. Внизу проплывали плоты. Потом вы свесились через перила… А я побежала…

— А я кричал: «Аннушка, поцелуйте меня, а не то я прыгну в воду…»

— Солнце светило вовсю…

— Да…

— Хотя было не лето, а весна.

— Да… вскоре после пасхи…

— Я шла от бабушки…

— Аннушка…

Они сами не заметили, как поцеловались. Средь бела дня, на Уйсегедском мосту. Аннушка положила голову Дюле на плечо, ее губы касались Дюлиных нежно и застенчиво, как будто его целовала та девочка, робкая и надменная. Тихой грустью веяло от этого поцелуя, и длился он всего лишь мгновение. Какая-то волшебная сила подхватила их и закружила над землею под скрип проезжавших мимо телег, шорох велосипедных шин, стук чьих-то шагов.

Аннушка оглянулась, радуясь, что их видели и с берега и с моста. Видели их поцелуй. Ей хотелось разглядеть лица этих невольных свидетелей, запомнить, как выглядели вода и небо, весь божий мир, чтобы навек сохранить в душе первый настоящий поцелуй в своей жизни.