Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

– Скажите ему, – отвечает Ворстенбос, – любопытно, что речь зашла о тяготах, какие переносит наша многоуважаемая Компания в своем стремлении способствовать процветанию Нагасаки…

Огава чует подводные камни, которых не обойти при переводе, но деваться некуда.

Лицо градоправителя выражает понимающее «О!».

– У меня с собой циркуляр от генерал-губернатора – неотложной важности, как раз по этому вопросу.

Огава обращается за помощью к Якобу:

– Что есть «циркуляр»?

– Письмо, – вполголоса отвечает Якоб. – Официальное сообщение.

Огава переводит слова управляющего. Сирояма жестом показывает: «Давайте».

Ворстенбос со своей подушечной башни кивает секретарю.

Якоб развязывает тесемки на папке и двумя руками подает камергеру свежесфальсифицированное письмо его превосходительства П. Г. ван Оверстратена.

Камергер Томинэ кладет конверт перед своим суровым господином.

Все чиновники в зале с неприкрытым любопытством наблюдают за происходящим.

– Итак, господин Кобаяси, – начинает Ворстенбос, – нужно предупредить этих милых господ, и даже самого господина градоправителя, что наш генерал-губернатор шлет им ультиматум.

Кобаяси косится на Огаву, и тот спрашивает:

– Что такое ультим…

– Ультиматум, – говорит ван Клеф. – Требование; угроза; строгое предупреждение.

Кобаяси качает головой:

– Очень плохое время для строгое предупреждение.

– Однако градоправитель Сирояма должен узнать как можно скорее, – опасно-вкрадчиво отвечает управляющий Ворстенбос, – что фактория на Дэдзиме будет ликвидирована сразу по окончании нынешнего торгового сезона, если только Эдо не даст нам квоту на двадцать тысяч пикулей.

– «Ликвидировать», – поясняет ван Клеф, – значит «прекратить», «закрыть», «уничтожить».

У обоих переводчиков кровь отливает от лица.

Якоб внутренне корчится от сочувствия к Огаве.

– Пожалуста, господин… – У Огавы, кажется, горло перехватило. – Не такое известие, не здесь, не сейчас…

Камергер Томинэ в нетерпении требует перевода.

– Лучше не заставляйте его милость ждать, – говорит Ворстенбос, обращаясь к Кобаяси.

Тот, запинаясь, излагает ужасающую новость.

Со всех сторон сыплются вопросы, но ответов никто не смог бы услышать, даже если бы Кобаяси и Огава рискнули ответить. Среди общего гвалта Якоб вдруг замечает человека, что сидит по левую руку от градоправителя, через три места. Лицо его отчего-то тревожит секретаря. Возраст угадать невозможно, бритая голова и синее одеяние заставляют предположить в нем монаха или даже настоятеля. Плотно сжатые губы, высокие скулы, крючковатый нос, в глазах – беспощадный ум. Якоб не в силах уклониться от этого взора, как не может книга по собственной воле помешать, чтобы ее прочитали. Молчаливый наблюдатель склоняет голову к плечу, словно охотничий пес, почуявший добычу.

Рычаги и шестеренки Времени сбоят от жары. В горячих влажных сумерках Якоб почти слышит, как сахар в ящиках, шипя, спекается комками. В день аукциона они пойдут за гроши торговцам пряностями, а иначе – вернутся в трюмы «Шенандоа» и осядут мертвым грузом в пакгаузах Батавии. Секретарь залпом приканчивает чашку зеленого чая. От горького осадка пробирает дрожь и головная боль усиливается, зато соображается лучше.

Хандзабуро прикорнул на ложе из ящиков с гвоздикой, накрытых мешковиной.

От его ноздри к выпирающему кадыку тянется липкий след, похожий на след слизня.

Скрипу пера по бумаге вторит очень похожий звук с потолочной балки.

Ритмичное царапанье вскоре заглушает еле слышное повторяющееся попискивание, словно визг крошечной пилы.

«Самец крысы залез на свою самку», – догадывается Якоб.

И его окутывают воспоминания о женском теле.

Этими воспоминаниями он совсем не гордится и никогда о них не говорит…

«Такие мои мысли, – думает Якоб, – бесчестят Анну».

…Но образы не отступают и сгущают кровь подобно корню маранты.

«Сосредоточься, осел, – приказывает себе секретарь. – Думай о работе…»

С усилием он возвращается к погоне за полусотней рейхсталеров, которые затерялись в чащобе поддельных квитанций, найденных в сапоге Даниэля Сниткера. Якоб пробует налить себе еще чаю, но чайник пуст.

– Хандзабуро? – зовет Якоб.

Слуга и не думает пошевелиться. Похотливые крысы затихли.

– Хай! – Спустя долгие мгновения слуга подскакивает на своей лежанке. – Господин Дадзуто?