Дмитрий Быков - Синдром Черныша. Рассказы, пьесы

Ж. Ладно, мальчики, не ссорьтесь. Я про что говорю-то: так не бывает, чтобы любишь и знаешь, что любишь. Иногда мучаешь и любишь, иногда ненавидишь и любишь, иногда все это делаешь и только убеждаешь себя, что любишь... Кого я вообще любила? Я папу очень любила. (Долго сдерживается, плачет.)

М1. Так, это уже пошел другой жанр, но мне это путешествие надоело, давайте вернемся к первоначальной комедии положений с легким привкусом психологического театра. Я ведь с рецензий начинал, Боб, веришь, нет? Мочил, что твой Минкин. Виктюк мне руку жал, и это самое...

М. Что это самое он тебе жал?

М1. Вот! Вот это да, это я понимаю, это реприза, это реплика, очень хорошо. Вот в таком же духе. А то пошли эти излияния, эти изыскания, у вас сначала было гораздо интереснее. В первом акте, простите за невольный каламбур.

Ж. Значит, подсматривал?

М1. «Эхо Москвы» подслушивает, ТВ-6 подглядывает, почему стыдно, ничего не стыдно, в порядке вещей. Значит, действие у нас когда стало провисать? Когда я узнал про марихуану. Тут у вас опять пошли ваши занудные разборки. Значит, давай: почему Кеннет Суперстар это мне подложил?

М. Потому что ты оскорбил институт президентства.

М1. Вот и ни фига подобного, класть ему на институт президентства с большим прибором, смех в зале, не слышу смеха. Смеха не слышу! Вот, нормально. Значит, идея в чем: я знаю всю правду про Кеннета Суперстара. Тогда, в Хьюстоне, он от тебя только что вышел. И у вас было.

М. Слушай, это уже пошел Виктюк.

М1. Какой Виктюк, ничего не Виктюк, я американский журналист, не знаю никакого Виктюка. Просто Кеннет Суперстар — это женщина, нормальная женщина, но он трансвестит. Он сделал операцию по перемене пола. Или нет, давай лучше он ее не делал. Он просто переодетый, как папесса Иоанна, как Виола, как этот еще тип у Пикуля, ну не помню, «Пером и шпагой». Он мужик, но он баба, вот, и он всегда тебя любил, и поступил со своей любовью как положено — убил ее и надругался, но потом отомстил всему миру. Он тебя любил всю жизнь, понимаешь, нет? А потом, когда так тебя обгадил, не смог себе этого простить и хотел отравить себя ядом, но у него куражу не хватило, кишка оказалась тонкая у него, понял, нет? И он тогда меня, это самое, с марихуаной. Вот как я все придумал. Как тебе такой поворот, ты вообще чувствуешь, нет?

Ж. Скучно. Скучно все это, Крон, ужасно скучно. Да и вообще. Три часа уже. Все, поиграли.

М1. Какое поиграли, ничего не поиграли, я вообще, можно сказать, только появился, у нас двадцать минут еще...

Ж. Ну хорошо. Тогда я переодетая мужчина.

М1. Как мужчина?

М. Как мужчина?

Ж. Ну так, мужчина, мадам Баттерфляй, не знаю. Всегда была мужчина, и ум такой у меня мужской, и ноги волосатые, во. (Показывает ноги.) Если б я не эпилировала, ты бы давно заметил. Как тебе такой ход? На сколько это потянет?

М1. Ни на сколько не потянет, чушь собачья.

Ж. Ну вот видишь? Все, схема исчерпана, на будущий год другую придумаем. Самое обидное, что так ничего и не решили.

М (неожиданно серьезно). Ну, а что тут можно решить, девочка? Что тут можно решить, и кто может решать, кроме тебя?

Ж. Да ну помогите же мне уже как-нибудь! Четвертый год маемся этой фигней, я не могу уже, честное слово...

М1 (так же серьезно). Если не можешь выбрать из двух, найди третьего.

Ж (взрываясь). Где?! Кого?! Какого третьего я себе найду, кретин? Мальчика сниму? На девочек переброшусь? Все связано с двумя идиотами, все на них повернуто, сплю с одним — думаю про другого, приходит другой — жалею первого... Какой к дьяволу третий? Ты представь: будет какой-нибудь новый, он нормальный, хороший человек. Он любви хочет, большой и чистой. И получает меня, которая любила одного, встретила другого и теперь всю жизнь так разрывается, и врозь не может, и вместе не может... Господи, если бы хоть вместе жить, так ведь нельзя вместе! Все пробовали, все невыносимо. Теперь игрушки эти... блин...

М. Но ты же сама хотела игрушки. Вспомни, мы с тобой все время во что-нибудь играли. То ты была Мария— Антуанетта, а я Людовик. То еще что-нибудь...

М1. И мы играли! Ты же не можешь иначе, Женька, что ты нас-то винишь? У нас, конечно, было без Людовиков, у нас было попроще — но свое отыграли, и очень прилично. Я даже один раз был Елизавета. Нет, серьезно!

М. А она что, Мария Стюарт?

М1 (с застенчивой улыбкой). Нет, что ты, она была Глостер...

М. Какой Глостер?

М1. Да не знаю, ты у нас историк, а не я. Черт ногу сломит, там этих Глостеров было больше, чем Людовиков. Короче, было так: я, значит, девственница-королева, но она ужасно влюблена и все дела, и она мне показывает все мужские приемы обольщения. Чтобы я, значит, узнал себя и устыдился. А потом все-таки она овладела мной, конечно, ей же иначе неинтересно, — но прелюдия должна быть долгая и обязательно литературная. Да, я главное забыл — мы же все это время разговаривали пятистопным ямбом! Ты прикинь, всю дорогу ямбом. Потом привязалось, я уж иначе и не мог: «Любимая, ты вынесла ведро?»