Эмили Дин - Все умерли, и я завела собаку

Следующие двадцать четыре часа я провела в печально знакомой обстановке отделения интенсивной терапии: приглушенные голоса сестер, миска с влажной губкой, долгая ночь. Поток людей. Пришедших проститься. Джоан Бейквелл, сохранившая верность до последнего дня. Под конец пришла Анита, которая подписала смертный приговор браку моих родителей. Ее дорогая одежда и изысканный вид в очередной раз показали, какая пропасть пролегла между его прежним миром и жалким существованием, которое он влачил в конце жизни. Анита вела себя очень чутко. Я узнала, что недавно она купила ему телевизор и долгие годы присматривала за ним.

Пожалуй, нам всем было проще обвинить ее, чем задуматься об истинном положении дел: мой отец просто никогда не хотел иметь дом и семью. Коварная соблазнительница моего детства оказалась достойной женщиной, которая пришла отдать последнюю дань уважения.

Настал вечер. Я постоянно подносила губку к его губам, обтирала его лицо и гладила брови, точно так же, как с Рэйч и мамой. Я вспоминала слова своего университетского бойфренда, которые навсегда врезались мне в память: «Я могу играть в футбол, а Рич может починить машину и еще много всякого. А что можешь делать ты, Эм? Что ты можешь делать ПО-НАСТОЯЩЕМУ?» Я ответила бы ему сегодня, двадцать пять лет спустя. Я, наконец-то, поняла, что я могу делать. Я оказалась первоклассным специалистам по последним минутам жизни.

– Эй, папа, у тебя пересох рот, – сказала я, выжимая губку на его губы.

И тут его глаза открылись. Он смотрел на меня всего несколько секунд. Казалось, он изумлен, даже поражен. Но в его взгляде было еще что-то. Облегчение. «Ты пришла», – сказали мне его глаза.

Наш последний разговор так никогда и не состоялся. Мы не смогли примириться и вновь навести сожженные мосты, которые нас разделили. И я не могла притворяться, что этот момент полностью похоронил прошлое. Но он был значительным – пожалуй, более значительным, чем любая длинная и самая содержательная беседа.

Было три часа ночи. Мрачную тишину нарушало низкое гудение каких-то аппаратов. Я съежилась в кресле рядом с папиной кроватью и закуталась в шарф. Больше всего мне хотелось, чтобы рядом было теплое плечо, к которому можно было бы прислониться. Чтобы кто-то пришел и взял все в свои руки.

Мой отец умирал, поэтому я сидела рядом. Чувство долга заставляло меня быть здесь, пока все не кончится. Но мне так хотелось спать. Я спросила у сестры, могу ли на несколько часов съездить домой. Мне нужно было ее разрешение, чтобы я не чувствовала себя дочерью, бросившей отца в смерти так же, как и в жизни.

– Вы так измучены! На вас лица нет! Поезжайте, поспите и возвращайтесь утром! – сказала она.

Разрешение было получено. Я села в такси и поехала из больницы домой под знакомые звуки радио «Мэджик».

На следующее утро я уже ехала в больницу, когда мне пришло сообщение от подруги отца. «Папа умер утром. Он будет в палате до вашего приезда. Если мы не встретимся, свяжитесь со мной срочно – есть документы, которые вам понадобятся».

Я в последний раз смотрела на папино лицо. Белые кустистые брови, элегантно замершие губы, пробор сбился направо – звезда телевидения 70-х годов.

– Мне жаль, что мы так и не помирились. Но я любила тебя. Передай привет маме и Рэйчел, – прошептала я.

Я вышла из больницы прямо на оживленную Юстон-роуд. Все казалось каким-то нереальным. Я утратила последнюю ниточку, связывавшую меня с прошлым. Все разошлись по домам, зажглись огни, и осталась только я со своими воспоминаниями. Совершенно естественно, что все они следовали в неправильном порядке – ведь сначала должны были появиться самые старые. Впрочем, мы никогда не умели жить по правилам.

В последующие месяцы я никому не говорила, как повлияла на меня папина смерть. Я не чувствовала, что имею право горевать по нему. Я не говорила о своих странных чувствах – ведь потеря всех трех членов моей семьи стала катализатором и пробудила то, что я всегда старалась подавить.

Еженедельные встречи со Сью стали для меня неким коконом утешения. Я словно погружалась в теплую ванну, где могла забыть о внешнем мире и отскоблить свою кожу. Помню, как после обморока на работе после смерти матери кто-то сказал мне: «Но ты же потратила столько денег на психотерапевта! Как такое могло случиться?! Она же должна была вылечить тебя!» Тогда я позавидовала своей коллеге, которая считала, что с утратой можно справиться в течение определенного времени: «Я должна поправиться за двадцать восемь дней, иначе я потребую деньги назад!»