Эмили Дин - Все умерли, и я завела собаку

Адам решил взять с собой Гиггла – он тоже был членом семьи. И это решение оказалось правильным – так похороны станут менее мрачными и пугающими для девочек. Торжественная формальность печального дня будет смягчена уникальной особенностью – Рэйч всегда так поступала. Ей это понравилось бы. Это стало бы символом жизни, какую Рэйч всегда стремилась создать для себя, – резкая остановка в конце пути.

Кто-то позвонил в дверь. Гиггл бросился приветствовать гробовщиков в длинных черных сюртуках и галстуках. Они вошли в дом торжественно, как блестящие представители викторианской элиты.

– Мне страшно, папа, – шепнула я, когда мы молча выходили из дома. – Не знаю, смогу ли я с этим справиться.

Я посмотрела на блестящие машины. По противоположной стороне улицы шел пожилой мужчина, кутавшийся в тонкую куртку. Увидев машины, он остановился и перекрестился, а потом зашагал дальше.

Папа положил руку мне на плечо и сказал:

– Знаешь, сегодняшний день не для нас. Это представление, публичный ритуал. Мы исполним свой долг, а потом… вернемся. К собственному личному горю…

Папа никогда не умел писать открытки. Он не представлял, как сказать ребенку о том, что его домашний любимец не вернется. И он мог сказать что-то немыслимое у смертного одра собственной дочери. Но услышав эти слова, я ощутила чувство благодарности к судьбе за то, что папа сегодня рядом со мной.

Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим.

Церковь была полна друзей Рэйч. Люди здоровались, обнимались. Пришло много пар за тридцать и сорок. Люди приходили со своими детьми. Всем было трудно осознать, что жизнь, так похожая на их собственную, оборвалась столь стремительно. Не слышалось ностальгического смеха, какой можно услышать при прощании с человеком, прожившим долгую жизнь. Все это было слишком невероятно.

Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла.

До сегодняшнего дня псалмы напоминали мне о школьных собраниях, фальшивых нотах и приглушенных смешках. Сегодня же псалом звучал торжественно и мрачно, напоминая о Царстве Божием и последних жертвах. Я не смотрела на гроб и цветы. Я не могла признать, что там лежит моя сестра. Заплакал ребенок, мать виновато принялась его укачивать. «Все нормально, – хотелось сказать мне, – это же день Рэйч, помните об этом». Рэйч терпеть не могла, когда люди жаловались на детский плач. «А чего они хотят? Чтобы мы подмешивали снотворное им в молоко?»

И я пребуду в доме Господнем многие дни.

Раздался легкий шум. Люди пересаживались. Мои каблуки простучали по каменному полу церкви – я вышла к кафедре с медным орлом и положила свои листочки на распростертые крылья.

– Здравствуйте, – начала я. – Мне посчастливилось знать Рэйч всю свою жизнь.

Потом друзья очень тепло отзывались о моей речи, но некоторые говорили, что голос мой звучал странно. Словно это была не я. И они были правы. Это была не я. Я играла роль человека, который стоически справляется с горем. Меня защищала аура искусственной стойкости.

Мама попросила своего друга Хью, который отвозил нас в палату интенсивной терапии, прочесть стихотворение Майи Энджелоу «Когда падают большие деревья».

Я пыталась представить, что подумала бы Рэйч о нашем выборе, подводящем итог ее жизни. Когда мы перебирали варианты, я буквально слышала ее голос. «Эм, это звучит так, словно ты нашла цитату в магазине хрусталя».

Хью читал стихи Майи Энджелоу спокойно и тихо, не как профессиональный актер, а как друг. Рэйч понравилось бы.

Поднялся Адам. Я держала Мими за руку, пока он произносил прощальные слова. Он говорил о тяжелом ударе, о семейной жизни, которая началась в этой церкви двенадцать лет назад.

Я думала о принятом Рэйч решении покинуть эфемерный мир цитат из Шекспира, пыльных театральных программок, овердрафта и бонвиванов и уйти в новый мир семейных отпусков, прогулок с собаками и страховых полисов. Она сделала выбор Русалочки, покинув нашу родную подводную пещеру ради жизни на твердой почве.

Для завершения службы мы выбрали песню Дэвида Боуи. Мы с Рэйч часто шутили над тем, какие ужасные песни исполняют на похоронах. «Вот это я называю похоронами» – так мы называли эту музыку. Иногда Рэйч присылала мне электронные письма с новыми примерами: «Что хуже? „I Believe I Can Fly“ или песня из „Титаника“?»

Мы выбрали песню «Everyone Says Hi ». В ней были некая сладкая горечь и трогательность без сентиментальности. Мне нравилась простая идея: сегодня все люди просто хотят сказать «привет». Там даже были слова о том, что по герою скучает «его большая, жирная собака». Нам показалось, что это идеальный способ проститься с Рэйч.