Тадеуш Новак - А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк

Но для нас с Марийкой была отдельная кухня. Молоденькая девушка из хорошей семьи, каждую неделю проверявшаяся у врача, нанятая за немалые деньги, окончившая школу, в белой наколке, в нарядном халатике готовила изысканные блюда, выбиравшиеся из толстой книги, согласованные с Марийкой, приносимые в комнаты на блюдах. Каждый день чуть свет к вилле подъезжал пикап, привозил мясо в металлических, запломбированных, обложенных льдом контейнерах, оставлявшихся на лестнице. Привозили овощи, выращенные на натуральных удобрениях, фрукты с неопрысканных деревьев, хлеб, разные булочки, рогалики из муки с отрубями, заквашенной особыми дрожжами, испеченные в растопленной дровами, ивняком, сухой травой печи, на дубовых, на ореховых листьях. Чай, кофе заваривали минеральной водой. Яйца привозили прямо из деревни, только-только из-под кур, еще теплые, с пятнышками крови, с крапинками помета. За обедом, за ужином слушали исключительно государственную музыку, купленную в магазине, записанную на пластинки, на пленки, но больше все-таки любили натуральное пенье, майское, июньское, врывающееся через открытое окно из сада.

Рабочая, ох, рабочая жизнь ждала меня у Марийки. Вроде бы господская, а на самом деле сермяжная, яловая, дерюжная. Первого числа мне отвалили изрядно тысчонок. Чтоб поболе была куча — в десятках, в сотнях. Я как бы нехотя сгреб их со стола, скомкал в кулаке, смятые, сунул в задний карман. Но как только вышел от Марийки, в теплице, за огуречными грядками, пересчитал все до единой бумажки, сложил аккуратно, ночью в сундучок под рубашки спрятал. «Пивка выпьешь, — сказала Марийка, — в город съездишь, пригласишь в ресторан приятелей, пуговичным художникам поставишь бутылочку. Только не во время работы, не тайком. С ними стоит поговорить, есть чего послушать. Они люди образованные, ученые. В головах у них диковинные картины роятся, день-деньской мелькают. Эдакие дорогие миниатюры, которые ничего не стоит переделать, в пуговицы превратить, в узоры, нужно лишь следить внимательно, знать, какие находят спрос, раскупаются без задержки. А может, какая девчоночка тебе приглянется, может, надумаешь жениться. В городе теперь полно бедных девушек, пришлых, из деревни, которые днями и ночами учатся. Присмотри какую-нибудь, уломай, приведи разок ко мне сюда. Я тебе дам совет, а если девчонка мне понравится, похвалю, благословлю на будущее. Может, даже справлю приданое».

— А с нами-то что будет, Марийка?

— По-старому, по-старому будет. Ведь ты не убежишь от меня, на государственную службу не поступишь, детей сразу не заведешь. Все будет по-старому, Ендрусь. На пикник иной раз тебя захвачу, за город вывезу, какой-нибудь старинный костел покажу, замок, дворец, чтобы ты учился, набирался ума-разума. Ты ведь не женишься на ком попало, не возьмешь жену прямо от серпа, от снопа, едва умеющую читать по слогам. Тебе с ней разговаривать придется, беседовать по ночам, забавлять словом, чтобы не наскучить смертельно. Любовью будете сыты неделю, месяц, ну, с тобой, может, полгода, но потом начнете зевать, прятаться по углам, тупо сидеть на одном месте, смотреть телевизор, бегать по кино, чтобы убить время, изрубить топором, на мелкие кусочки секачом изрезать.

— Скучно тебе со мной, Марийка?

— Нет у меня времени скучать, милый. Теплицы, фабричка — с этаким грузом никогда не соскучишься.

Не присмотрел я себе невесты, не привел в виллу, не представил Марийке. Однако, когда она уезжала в город или за город покупать мясо, добывать пластмассу, дерево и рог, заглянул разок-другой на нашу кухню, мелким бесом подкатился со сладкими речами к кухарочке, а спустя несколько дней завел в свои комнаты. Не раз и не два вместе с ней жарил печенку, может быть, даже пересолил. Девчонка, плутовка, такая была охочая, прилипчивая, как мед весной, себя забывала в любви, в такое приходила волнение, словно спешила на майский праздник, в костел к вечерне. Я боялся, как бы Марийка в один прекрасный день чего не заметила, потому что кухарочка глаз с меня не сводила, так вертела головой, что чудом не сворачивала себе шею, краснела, старалась украдкой погладить по руке, лучшие кусочки, когда Юзека не было поблизости, на тарелку подкладывала, и юбчонки ее становились все короче. Потому не диво, что, когда майской, июньской ночью, горячей от искр, от железной крыши, душной от неистовствующих в саду цветов приходила ко мне в чем-то воздушном Марийка, я засыпал подле нее, украдкой похрапывал, свернувшись калачиком, словно лежал на лугу, зарывшись после косьбы в подсыхающую копенку сена.