Я знала, что он не поможет ему. Он убьет его. О господи, убьет…
— Рыбка, тише, — строго велит мне Каллен, едва только на глазах появляются слезы.
Я с силой зажмуриваюсь.
Никакая я не золотая рыбка, Эдвард, раз ты здесь. Не исполняю ничьих желаний и не заслуживаю твоего доверия. Я не справилась. Я не смогла.
— Пожалуйста, давай уйдем, — пока шаман что-то мудрит со своими склянками, просительно склоняюсь к его лицу. Целую кожу, — любовь моя, милый мой… не надо, не надо этого делать!..
— Ты накручиваешь себя.
— Здесь нет доктора. Если он введет яд, как мне помочь тебе?
— Все будет в порядке, — Эдвард, отрицательно покачав головой, привлекает меня к себе. Ласково целует, — только не бойся. А если все же станет совсем страшно, выходи отсюда. Не надо тебе здесь быть.
— Эдвард…
— Белла, поверь мне, — на сей раз просит уже он сам. Откровенно и тихо, — я справлюсь, чтобы он ни делал со мной. И если его ритуал спасет меня от кластера, мы вернем себе нашу жизнь. Целиком и полностью.
— Я не хочу потерять тебя здесь…
— Ты не потеряешь. Все, — он осушает мою слезинку кончиком пальца. А потом целует в щеку, краем глаза заметив, что Врачеватель уже готов врачевать. — Я люблю тебя.
— И я тебя люблю… я здесь, — глажу его руку, обеими своими сжав ладонь. Не отпущу. Ни за что.
…То, что происходит дальше в этот день, порой до сих пор снится мне в кошмарах.
Сперва шаман велит Эдварду полностью раздеться, дабы обнажить душу.
Затем, натирая его тело каким-то маслом «целебного дерева правды», вызывающим нервную дрожь всех рецепторов, бормочет какую-то непонятную фразу, раз за разом.
После Врачеватель зажигает ароматические свечи, отравляя комнату их запахом, едва ли не причиняющим боль. Даже у меня начинает болеть голова.
— Ты точно хочешь остаться? — на чистом английском спрашивает у меня он. Белки глаз на фоне лица, измазанного какой-то смесью тертых трав, выглядят очень страшно.
Эдвард тревожно следит за мной взглядом, и сейчас делая вид, пусть и с заметным усилием, что все хорошо.
— Рыбка…
— Я хочу, — отвечаю им обоим, не рассматривая другого варианта.
— Тогда сядь дальше. Мы будем очищать душу.
С этими словами, убедившись, что я, отпустив руку мужа, на достаточном отдалении от койки, кидает в огонь какую-то траву. Пламя вспыхивает. Запах становится в разы сильнее.
Шаман принимается произносить странные наборы слов, а то и целые предложения, колдуя с сухими зернами в шелушащихся шкурках над телом Эдварда. Он театрально машет руками, меняет тон и силу голоса, а в конце, резко и неожиданно, зажимает горячий уголек в руке Каллена. До красноты кожи.
Я накрываю рот ладонью, насилу сдерживая слезы. Эдвард сильно морщится, когда его кожу освобождают. Она обожжена.
— Душа чиста. Теперь можно врачевать, — ободряюще сообщает шаман.
Свечи пахнут теперь нестерпимо сильно, особенно в тандеме с маслом «целебного дерева» на теле Эдварда. У меня режет в глазах, а у него, похоже, начинает болеть голова…
Врачеватель плашмя ударяет своей грязной ладонью по его лбу. Раз, другой, третий. Чертит на нем две ровные черные линии. Бормочет заклинание.
И снова.
Говорит он все громче, огонь трещит все слышнее, а ветер за окном, колышущий листья орхидей, превращает все это в какофонию, какую еще нужно поискать.
Эдвард сжимает руки в кулаки, задышав чаще. Задымленное помещение мешает ему вдохнуть как следует.
Сидя в своем углу, я наполняюсь ненавистью — к шаману. И безумным состраданием — к мужу. Но не решаюсь никак тому помешать.
Эдвард хочет этого. Эдвард стерпит. Он очень сильный.
— Можешь вернуться, женщина, — дозволяет абориген.
И я, сжав губы, возвращаюсь.
…Что-то падает на пол, выдергивая меня из своих мыслей. Я вздрагиваю, а Даниэль, в который раз остановившийся в дверном проходе, хмурится.
— Извини, Белла.
— Ничего, — я наскоро убираю с лица волосы, стараясь спрятать те мысли, что неожиданно всплыли в сознании, — я почти закончила. Как там шарики? И диск?
— Все на месте, — мистер Вольтури, тактичный, не задает лишних вопросов. — Какой красивый торт. Ты мастерица.
— Должно же у меня хоть что-то получаться хорошо…
— Действительно, — он смеется, — твои кондитерские изделия стали легендой Сиднея, а ты все еще прибедняешься. Ты многое делаешь хорошо, Изабелла.
— Просто ты сладкоежка, — хмыкаю я.
— И это тоже, — не отрицает мужчина, оглянувшись на часы, демонстрирующие, что у нас осталось ровно полчаса, — скажи мне лучше еще раз, какой у нас план?
Читать дальше