Холли Борн - Эви хочет быть нормальной [litres]

Я печально улыбнулась в ответ:

– На наклейку для бампера такой текст точно не влезет.

– Ну и ладно! Я их все равно терпеть не могу – эти наклейки. У них всегда такой снисходительный тон!

Я сжала ее ладонь, но тут же отпустила.

– Ты права. Так вот, мы поцеловались, и это было просто чудесно. Но теперь он мне не пишет. Так что я и впрямь идиотка, – сказала я.

Осознавать, что меня отвергли, было нестерпимо больно – а главное, я совершенно не понимала, как так вышло. К тому же рядом с Гаем я чувствовала себя удивительно нормальной! Не считая той дурацкой вечеринки, я вела себя довольно адекватно. Неужели мои пьяные выходки так его отпугнули? Но почему тогда он вообще меня поцеловал?

– Ох, Эви… – протянула Эмбер и обняла меня за плечи. Уворачиваться я не стала – в конце концов, мы обе были в пальто и не соприкасались голой кожей. – Это он идиот, а не ты! Жаль, что ты этого не замечаешь!

– Он просто считает меня поехавшей! Кому захочется встречаться с поехавшей идиоткой?

– Ну-у-у! – умиленно протянула Эмбер и рассмеялась. – О чем ты вообще? Никакая ты не поехавшая! Да, ты любишь странные фильмы, о которых я даже не слышала, и порой выражаешься как моя бабушка, но это не страшно! Наоборот, вполне нормально! Зачем ты на себя наговариваешь?

Я расплакалась, и она смущенно прижала меня к себе, явно не понимая, что происходит.

– Эви, послушай, все хорошо! Ты чего? Расскажи мне, в чем дело!

Пожалуй, это был идеальный момент для того, чтобы во всем признаться. Чтобы раскрыть всем глаза. Сказать: «Я тону в пучине безумия, и мне очень нужен спасательный круг! Помогите!» Сказать: «Я думала, что болезнь отступила, но это не так, и мне очень страшно от мысли о том, что же это значит». Сказать: «Я так хочу быть нормальной! Ну почему мой мозг не дает мне этого сделать?» Но я так и не смогла. Такие признания стали бы лишь очередным подтверждением того, что никакая я не нормальная . Что мне вовсе не лучше. Что я не справилась даже с тоскливой повседневностью, с которой все остальные справляются на ура.

– Да все в порядке, – шепнула я Эмбер в волосы, думая о том, скоро ли смогу отмыться от прикосновения к ним. – Просто он очень мне нравится.

Когда я наконец добралась до дома, руки у меня были до невозможности грязные. Грязные от фонарей (ради того, чтобы их все потрогать, я прошла чуть ли не милю), насквозь промерзшие от холода.

ПЛОХАЯ МЫСЛЬ

Их надо скорее помыть. Разбираться с семьей

будешь потом – сперва вымой руки!

СРОЧНАЯ МЫСЛЬ

А еще нужно прекратить вечно мыться!

СРОЧНАЯ МЫСЛЬ

А ты точно коснулась всех фонарей?

Может, вернуться и повторить все заново —

на всякий случай?

Я нерешительно остановилась на крыльце, не зная, что предпринять. С одной стороны, руки у меня, конечно, грязные… но, зайди я в дом, меня уже не выпустят и я не смогу еще раз потрогать фонарные столбы! А вдруг Гай мне все-таки напишет, если я коснусь фонарей не шесть раз, а двенадцать? А если не напишет, то мне хотя бы станет легче… Но сердце в груди так тревожно стучало при мысли о грязных руках…

Входная дверь распахнулась, все решив за меня. На пороге с лицом мрачнее тучи стояла мама.

– Эвелин, войди в дом.

– Но…

– Сейчас не до споров. Заходи. Немедленно.

Она силой втащила меня внутрь, перепачкав мне руки еще и своими микробами.

– Ай! Мама! Неужели без этого не обойтись?!

– Собираемся на семейный совет на кухне.

СРОЧНАЯ МЫСЛЬ

ЭВИ, НЕМЕДЛЕННО ВЫМОЙ РУКИ!

– Отлично, ладно! – сказала я как можно беспечнее. – Только сперва заскочу в туалет…

– Ну уж нет! Я не позволю тебе там запереться и снова расцарапать себе руки до крови!

«НЕТ-НЕТ-НЕТ-НЕТ-НЕТ-НЕТ-НЕТ-НЕТНЕТ!» – кричало все у меня внутри.

– Мне надо по-маленькому! Неужели ты и это мне запретишь?! – дрожащим голосом спросила я.

– Да. Потому что никуда тебе не надо. Ты просто хочешь тайком вернуться к своим ритуалам!

– Ой, ну и ладно! Ну и пускай я обмочусь! Вот до чего ты собственную дочь доводишь!

– Ничего страшного, на кухне все равно линолеум.

– Ты ущемляешь права ребенка!

– Напротив. Я о тебе забочусь.

На кухню я вошла в слезах. А увидев за столом Роуз, которую наконец обстоятельно посвятили в мою «тайну», пускай и при ужасно трагических обстоятельствах, я зарыдала в голос. Папа расслабил галстук, а волосы у него на голове стояли дыбом, потому что он без конца нервно их ерошил. Надеть галстук в воскресенье – в этом был весь он. Вряд ли так еще хоть кто-нибудь делает.