Юлия Кокошко - За мной следят дым и песок

Скачут пары пастушек-рифм, простодушных, вяжущих один кунштюк — с другим. Впрочем, если что-то случилось раз, почему ему не случиться опять? Или не померещиться?

Если книгоноши деревья проносят на головах — корзины трепещущих страниц, и когда-то их библиотеки непременно раздует — в тьмы листопадов, то носильщики зеркал, и мелькнувшие — в кубках с вином и в пикирующих яблоках, исполняющих танец живота, или отразившиеся в каждом окне идущего мимо поезда, и прослеженные перископом, выдвинувшимся из магазина в маскировке — в двух десятках темных очков, эти нескучные тоже раздуют — какие-нибудь тьмы.

Если явился один незваный, почему не подтянуться — и сотрапезникам?

Эти классические рифмы, простодушно приставляющие к себе — то один стихотворный вздор, то другой лорнет… к классическому порядку, узору, наброску вещей — то один день, то другой… то одного, то другого трубадура.

Выкатившиеся на Мориса осанистые немецкие часы растрескивались — в паука в дюжинной осаде ос… в предписание — сверх трех не куститься, а ветровые стекла компьютера, на котором Морис гонял по странам и континентам, въезжая — в музейные залы и в храмы, вдруг упирались — в шахтный тупик. Жесткое приземление — и последние искры из глаз, а дальше схватывались сумерки, затянув переплетения — в шахтную глухоту.

Впрочем, двери вновь откалывали створ — и шахер-махер, пугнувший электричество: заступала двойка почти гренадерских особ, приголандрившихся — в мундир какой-то безотложной службы, соединяющей и забивающей, или кладущей, но скорее — высвечивающей. Гренадерские вносили колышущийся атрибут — плодово-ягодный ветер задних дворов, а также колышущийся реквизит — лестницу, набитую громом и бузой, и сообщали руинам вторую волну нетвердости. Грудной карман не то правого, не то левого гренадера бурлил — возможно, исполнял гимн неотложной службы: на саунд-треке что-то рубили и пилили, ровняли молотом металлические листы, соскребали с них ржавчину, и по палисадам отзывались несмазанные скрепления и стечения, скрежетали приблудные ключи, и толкались в дверные косяки и грохались необтекаемые предметы — похоже, несгораемые. Зато ни правая, ни левая колышущиеся гренадерские особы не вслушивались — в иные шепоты и крики, не удили в наступивших потемках — ничьи штрафные круги и вообще не удостаивали откосы и долы, но вперялись в беспросветное — в потолок и неуверенно вызнавали:

— Проводку чинить заказывали?

— Проводку? — в изумлении переспрашивала Зита, и рука, занесенная — на исчерпанные раковины, яичные и ореховые, и хлебные, апельсинные и арбузные, на венчики от клубник и на сердечники ананасов, рука, приблизившаяся к сметающей, вновь застывала. — Да, но… три месяца назад!

Две колышущихся гренадерских особы, по-вечернему глуховатые, с энтузиазмом возглашали:

— И вот приспела ваша очередь! Вчера было рано, завтра — поздно.

Морис испускал горестный вопль над обмелевшим стаканчиком — над банкой багряной реки.

— Стряхнув с себя все заявки! Закатав прошения и челобитные в долгий ящик… и закатив кутеж! — стонал Морис. — Прошляпив рабочее время, настойчиво стелющееся — с востока на запад, они искали — подстелить под селедочку, и наткнулись — на письмена вдоль хребта: наши мольбы и плачи…

Глория вставала в полный рост — и в полное негодование:

— Не поздновато для такого длинного подвига? Наша проводка никуда не спешит, господа лоцманы. Если нас замкнуло, то давно разомкнуло.

— Цену сбивают, — шкворчали друг другу колышущиеся гренадерские. — Демпингуют. Не хотят, чтоб опять наступило светло.

— Лишь бы ноги были в тепле! — парировал Морис.

— Между прочим, — говорила одна гренадерская, — мы пока только осматриваем фронт работ.

— Так сказать, намечаем план мероприятий, — говорила другая в гренадерских колышущихся.

И, стряхнув, закатив, прошляпив выражение трудового долга — и попутные выражения, меткость их и собственную, колышущиеся гренадерские особы, бездарно влетая — левая в правую, и правая в правую, уже расставляли лестницу, удлиняли — заартачавшуюся всеми ходулями, и одна почти гренадерская, рассеянно совлекая с плато натюрморта — элемент, скорее приближенный к лобстеру, чем к немудрящему, и, зажав губами не клещи, но клешню, карабкалась в хмурые выси, а гренадерская оставшаяся, открепив от инсталляции мясной элемент и едва удерживая — колышущееся ходульное, простирала вслед особе-верхолазу — инструмент. Но на миг отставала — от возможности дотянуться, и, оценив раскадровку, гренадерская низовая возвышалась на соседний холм — или втаскивалась на стол, и проставляла башмак меж своих тяжб — в малые амброзии, в пруд жуанвиль, а попутно топила в нем женщину-цветок Марию Терезу…