Маша Трауб - Или я сейчас умру от счастья

– И что? Вы не хотите почувствовать себя Пигмалионом? – рассмеялась Юлия.

– Вот! – воскликнул Юрий Иванович. – Об этом я и говорю! Моя жена, юная, прекрасная, добрая, мать моей любимой дочери, не знает, кто такой Пигмалион! А Галатея для нее – название салона белья! Понимаете, о чем я? Пожалуйста, давайте я угощу вас мерзким кофе, и мы просто поговорим.

– А ваша бывшая жена? Та, с которой вы прожили столько лет… Разве вы не можете поговорить с ней? – уточнила Юлия Викторовна. – Наверняка у вас есть общие культурные коды.

– Она на меня обижена, – признался Юрий Иванович. – С детьми я общаюсь, конечно, с внуками вижусь. Реже, чем хотелось бы. Но с женой давно не виделся и не разговаривал. Дети понимают, не сталкивают нас лбами. Графики визитов установили – если она собирается проведать внуков, то я не еду. И наоборот. Она меня не простила. Да, я подлец, последняя сволочь, но ничего не мог с собой поделать. Мне казалось, жизнь проходит мимо. Просто хотелось жить – страдать, переживать, снова почувствовать себя отцом. Добиваться женщины. Да, это пошло, жалко и банально. Я скатился до банальщины и счастлив. Честно, я очень счастлив. У меня прекрасная, красивая жена. Чудесная дочь. У меня сердце заходится, когда я ее вижу. И я благодарен жене за то, что она подарила мне ребенка.

– А к жене, которая подарила вам старших детей, прожила с вами столько лет, сохраняла брак, воспитывала, лечила, вас терпела, вы не испытываете благодарности?

– Ну конечно! Моя бывшая жена – святая. Ей памятник надо ставить при жизни. Она оказалась идеальной бабушкой. Впрочем, я и не сомневался. Но я для нее, можно сказать, умер. Она могла простить измену, любовницу, новую жену. Но не простила мне Сонечку. Ее рождение. Для нее это стало настоящим ударом.

– Я ее понимаю. Это очень больно для женщины. Так, что нутро выворачивается.

– Почему? Я не понимаю.

– Все просто. Невозможность родить – приговор для женщины. У меня единственная дочь. Я очень хотела родить еще одного ребенка, но испугалась. Да и была беременна не от мужа. Сейчас я бы, конечно, родила. Но тогда испугалась – возраст. Никто из врачей не мог поручиться, что ребенок родится здоровым. И я не стала рисковать. Да и сил у меня не осталось, если честно. Не физических – скорее, моральных. Мне было сложно ощущать себя молодой матерью. С мужчинами по-другому. Они подтверждают собственную силу, становясь отцами в преклонном возрасте. Женщин же не понимают и осуждают. Мне было сорок три, когда я столкнулась с выбором – рожать или нет еще одного ребенка. Все вокруг, включая врачей, предлагали заняться подсчетами – сколько мне будет лет, когда ребенок пойдет в первый класс, когда окончит школу? Как он будет на меня смотреть? Доживу ли я вообще до того момента, когда он окончит институт и встанет на ноги? Как я буду выглядеть через пять, десять лет? Я испугалась. Наверное, если бы рядом находился человек, который разделил бы со мной ответственность, успокоил, заверил, что не я, а мы справимся, вопрос бы и не стоял вовсе. Но, повторюсь, у мужчин другой случай. И в восемьдесят лет можно стать молодым отцом и сорвать бурные аплодисменты общественности.

– Да, вы правы, – ответил Юрий Иванович. – Все, больше не могу. Давайте дойдем до кафе и возьмем кофе навынос. Тут же вернемся. Продолжим разговор по дороге. Тогда вообще ни о чем не придется волноваться.

– Ненавижу кофейные стаканчики. Все время обливаюсь или язык обжигаю, – призналась, рассмеявшись, Юлия Викторовна.

– Да, я тоже не понимаю эту современную моду – ходить со стаканом в руке, но давайте сделаем это для конспирации, – хохотнул Юрий Иванович.

Они пошли в сторону кофейни.

– По правде сказать, с бывшей женой мне тоже не о чем поговорить, – признался Юрий Иванович. – Она замечательная женщина, можно сказать идеальная жена – добрая, искренняя, сумасшедшая мать, бабушка. Она прекрасно готовит, в доме ни пылинки, ни соринки. Захочешь придраться – не к чему. Даже ботинки мне чистила каждый вечер! Но какая же дура! Непроходимая! Я сначала пытался как-то на нее влиять, еще по молодости. Но быстро понял, что бесполезно. Ни книги, ни фильмы ее совершенно не интересовали и не увлекали. Зато она с огромным энтузиазмом могла гладить носки и раскладывать их ровными валиками по цвету.

– Почему же вы тогда столько лет с ней прожили? – удивилась Юлия Викторовна.

– Привык к удобству. Семейная лодка не всегда разбивается о быт, иногда случается и наоборот – мне нравилось возвращаться в чистую квартиру, где всегда пахнет свежеприготовленной едой. Нравилось, что рубашки в шкафу развешаны по цветам, а ботинки всегда идеально начищены. Когда родились дети, жена полностью сняла с меня все заботы. Я ни разу даже пеленку не постирал, ни одну колыбельную не спел на ночь. Не бродил по комнате, укачивая младенца. Я не знал, как купают ребенка, чем его кормят. Детей я видел по вечерам – они показывали дневники с пятерками и уходили. Я не заметил, как они выросли. Ничего о них не знал и даже не интересовался. Всем занималась жена – от школьных уроков до секций. Представляете, я ведь даже не подозревал, что старший сын играл за сборную школы по футболу, а младший – в баскетбол. Наверное, жена говорила, но я не слушал, не вникал. Оставлял деньги на хозяйство, на детей и думал, что так и должно быть. Когда родилась Сонечка, я наверстывал упущенное – часами бродил по квартире, держа ее на руках. Купал, кормил, пел колыбельные, гулял на детской площадке. Не поверите, я простить себе не мог, что пропустил эти минуты, часы, дни с собственными детьми. Я не видел, как они начинали ползать, ходить, говорить. С Сонечкой все было по-другому. Первый шаг она сделала ко мне. Первый зубик я тоже нащупал первым. Это настоящее счастье, эмоции, за которые я готов жизнь отдать.