Абрамов Ерухам - Закон тайга — прокурор медведь - Исповедь

Так началась для меня вторая мировая война.

Прошло несколько дней. О войне говорили с ужасом, слушали сводки Информбюро. Немцы захватывали город за городом, шли маршем по Белоруссии, Литве, Латвии… За два с половиной месяца в нашем городе почти не осталось молодежи: все, старше восемнадцати, пошли на фронт.

Настал сентябрь — и мы, мальчишки, пошли опять в школу. Многих учителей не было, они были в армии. Занятия шли вяло; дети играли в войну, подражая в игре тем из своих родных, кто ушел на войну настоящую… Уроков практически не было. С каждым днем наш класс пустел: одни пошли работать, другие — учиться какому-либо ремеслу.

В начале 1942 года я бросил школу и сделался настоящим вором: лазил по карманам, играл в карты, выигрывал, проигрывал… Жизнь моя проходила бурно. В свои четырнадцать я делал такие дела, которые и двадцатилетние творить не решались. Однажды я предложил двум моим "коллегам” проехаться по соседним городам, поскольку нас — и особенно меня — уже слишком хорошо знала местная милиция. Не только мальчишки, но и воры постарше слышали о моих проделках, завидовали мне. Бывало, что и угрожали, но я как и не слышал этих угроз. Страха я не знал, и воровская удача всегда сопутствовала мне.

Я и мои дружки разъезжали из города в город, по всему Закавказью. А родной мой город Махачкала, столица Дагестана, стоял посреди нашего пути. Ездили мы и на пассажирских, и на товарняках. Все чаще приходилось пристраиваться к санитарным эшелонам, которые везли раненых в тыл: по всем городам Кавказа и Закавказья.

Война чувствовалась все сильнее: стали приходить похоронки: так звались клочки бумаги, где сообщалось без подробностей о том, что "Ваш муж или сын погибли за Родину”…

С начала войны прошел год. В августе 1942 года мы возвращались из Баку. Денег у нас было много. Все подробности припомнить и описать невозможно, но читатель, вероятно, и сам догадывается, что вор — он без денег бывает крайне редко. В Баку мы приоделись во все новое, и ехали домой в пассажирском поезде "Баку-Махачкала”.

По дороге на вокзале мы видели поезда, откуда выгружалось множество людей: старики, женщины, дети. Это были беженцы из России. Впрочем, почти каждая станция была забита людьми, под перронами плыл русский, украинский и Бог знает еще какой говор. В Дербенте станция была так забита, что пассажиров проходящих поездов не выпускали из вагонов.

Махачкала встретила нас ужасной вонью. Мы сошли с поезда и стали выбираться на привокзальную площадь, зажимая носы. Откуда это? При выходе на площадь расположилась милицейская бригада по проверке документов. У нас паспортов не было, так как ни одному из нас еще не исполнилось шестнадцати. Пришлось придумывать, будто ездили в Баку к родственникам. Я велел товарищам пробираться по одному, да и сочинять по-разному. А если кого возьмут и найдут деньги, то говорить, что деньги даны родственникам для передачи родителям. В случае провала — друг друга не выдавать: воровской закон! Мы должны были встретиться возле столовой, что находилась невдалеке от площади.

Подходя к выходу в город, я увидел такую массу народу, которую и в праздники на параде не встретишь… Дети плакали, старики и старушки сидели, скорчившись на асфальте. Кто дремал, кто погружен был в горестную думу. Все цепко держались за свои пожитки.

У меня закружилась голова, и я не ответил на окрик: "Эй ты, документы!” Люди шли и шли. Милиционер махнул рукой и вытолкнул меня за ворота: подумал, наверно, что немой…

Вот оно что это такое — война! Только теперь я воочию увидел ее жуткое лицо. Неужто и нам придется скитаться по чужим городам, сидеть на асфальте, есть, там же и оправляться… Беженцы справляли нужду на месте, ибо для такой огромной толпы никаких туалетов не хватало. Оттого и поднимались над площадью тучи смрада: ведь жарища августовская.

Мы, как и было договорено, встретились у столовой, закусили. Разошлись, договорившись встретиться завтра, на берегу моря.

Дома меня встретили только мать и сестра. Мать на меня даже не взглянула, да и сестре было известно, что я стал вором и картежником. Рассказали мне, что соседка получила похоронку на сына, да и вообще — каждый день похоронки пачками приходят. Я поинтересовался, где отец. Мне неохотно ответили, что вскоре он придет с работы, и что он очень зол на меня.

— За твои хулиганские дела, — сказала мама. — Ты позоришь нашу семью. Мне в глаза людям стыдно смотреть из-за тебя, а отцу тем более!