Мелина Марчетта - Все случилось на Джеллико-роуд

– Ну, поскольку Рафаэлла наладила контакт с горожанами, ты можешь заняться кадетами, – поясняю я.

– Мне кажется, этот кадет предпочтет поговорить лично с тобой, Тейлор.

Я останавливаюсь, и Бен врезается мне в спину.

– Что ты хочешь этим сказать?

Бен мешкает пару секунд, глядя под ноги, прежде чем осмеливается посмотреть на меня.

– Ну, по слухам, с ним не очень легко разговаривать, и, поскольку у вас с ним есть общая история, мне кажется, имеет смысл…

– Знаешь, что такое «общая история»? Это как у Рафаэллы и Чеза Сантанджело. Когда есть что рассказать, на что позлиться. Куча багажа, который пора сдать на стойку авиакомпании «Мне-Плевать-Аэро». А мы с кадетом что? Тут нечего рассказывать. Однажды я сбежала. Он бежал в том же направлении. Мы оказались в одном поезде, в одном вагоне. Поезд сошел с рельсов, дальше мы пошли вместе и вместе же поймали попутку – почтальона из Ясса. Нас поймали, потому что кадет струсил и позвонил в свою школу. Мы вернулись домой в фургоне Сантанджело-старшего. Вот и все. Нет никакой истории, и продолжения тоже не было. Ничего.

Я не вижу их лиц в темноте, но они знают, что я вру. Я все время вру о тех трех днях. Возможно, дело в том, что я не могу объяснить произошедшее. Все это попахивает мистикой и дурными предчувствиями. И главная роль в этой истории принадлежит мальчику из моего сна, который взял меня за руку, заставил подняться на ветку дерева и спросил:

– Что ты видишь?

– Ничего, – ответила я.

– А знаешь, что вижу я? Отсюда, с такого расстояния, все выглядит жуть как идеально.

Я всмотрелась вдаль и увидела свою мать. Я никогда ее такой не видела: она сияла. Поэтому я отправилась искать ее и в этом сне нашла ее душу, но, проснувшись утром, решила, что должна найти мать во плоти.

Тогда-то я и увидела кадета на платформе железнодорожной станции Джеллико. Я тут же его узнала. Не каждый день слышишь о мальчике, который убил своего отца. По крайней мере такие ходили слухи. Стоя на платформе рядом с ним, я невольно верила всему этому. В нем читалась едва сдерживаемая ярость. Он отчетливо напоминал запертого в клетку дикого зверя.

– Ты не знаешь, когда будет следующий поезд в Ясс? – спросила я у него.

– Иди к черту, – ответил он, но в его глазах был такой отчаянный страх, что я не смогла отвести взгляд.

– Туда меня уже посылали. Поверь, ничего там интересного нет.

И по какой-то неведомой причине Джона Григгс ответил мне улыбкой, в которой крылась непонятная тоска. Она задела какую-то струну в моей душе, и меня до сих пор пугает мысль об этом. Там, в поезде, внутри у нас обоих открылась какая-то дверца. Он почти ничего не сказал о себе, кроме того, что впервые расстался с матерью и братом, и теперь ему отчаянно необходимо убедиться, что те в порядке. А я рассказала ему все. Свое первое воспоминание о том, как я сижу на плечах великана – несомненно, моего отца – и могу дотронуться до неба. Как лежу между двух взрослых, которые читают мне сказки о дикой природе и путешествиях с драконами, и эти ласковые голоса наполняют меня любовью и безмятежностью. Как видите, я помню любовь. Почему-то этого никто не понимает. И еще помню, что, рассказав об этом кадету в поезде, я ненадолго обрела подобие умиротворения.

Потом поезд сошел с рельсов, и мы решили добираться сами. У нас не возникло даже мысли о том, чтобы разойтись. Мы планировали держаться вместе и найти мою мать. Но на третью ночь ему что-то приснилось, и он нас предал.

– И что мне ему сказать?

Голос Бена возвращает меня к реальности.

Что сказать кадету? Спроси у него, почему он позвонил в свою школу и попросил забрать нас, когда мы были так близко к цели нашего путешествия. Спроси, почему он так поступил, зная, что всего через два часа я могла бы добраться до своей матери.

– Скажи, что мы хотим заключить сделку.

Я прохожу мимо спален седьмых и восьмых классов, где успешно захватила власть Джесса Маккензи. Остальные слушают ее, разинув рот, и я не видела на их лицах такого оживления уже… Да никогда не видела. Главы Локлана всегда держали младших в ежовых рукавицах. Вместо десяти заповедей была одна, повторенная десять раз: «Никакого веселья». Но теперь Джесса и ее ватага то ли истерически хихикают, то ли пугают друг друга страшилками. Все увлечены ее рассказом, и я даже замечаю Рафаэллу, которая сидит на одной из кроватей с заинтригованным видом.

– Он убил десять человек за двадцать лет, – говорит Джесса.

– Но ведь не в наших местах? – Это Хлоя П., которая, скорее всего, теперь всю ночь пролежит парализованная страхом.