Александр Карнишин: На самом деле

Лифт громыхнул, вздрогнул и остановился. Со скрипом разошлись двери.

Петр сделал, было, шаг вперед. Нет, это был не первый этаж. Это просто перехватили по пути. Перед лифтом стояла симпатичная девушка в черном кожаном плаще и черном же берете, натянутом на лоб до самых бровей.

Петр молча кивнул — поздоровался с незнакомкой, сделал шаг назад и приглашающе махнул рукой.

Она внимательно проследила за его манипуляциями: ей было понятно, что на самом деле разговаривать он не хочет, что едет вниз и приглашает ехать с ним, и еще по движению правой щеки было ясно, что целоваться он с ней не собирается.

Она вошла и стала в углу, у зеркала. Лифт крякнул, скрипнул и снова пошел вниз, набирая скорость.

— А у нас кошка умерла сегодня. Пятнадцать лет, старенькая уже. Я ее с самого детства помню, — сказала она, глядя на себя в зеркало.

Петр понял, что на самом деле она смотрела новости и знает о сегодняшних событиях. И еще понял, что она его приглашает, и что говорит, что ей уже больше восемнадцати лет.

— Да, уж, — ответил он, смотря задумчиво на лампочку на потолке.

Она поняла, что на самом деле он хорошо ее понял, сочувствует, хочет зайти, но не прямо сейчас.

— Вот так, — грустно сказала она.

Петр тоже ощутил легкую грусть. «Sic transit…». То есть, на самом деле, или сейчас сразу, потому что дома у нее никого, или практически без вариантов потом. Он вздохнул и выпрямился, глядя прямо перед собой на дверь лифта.

«Без вариантов», — поняла она.

Лифт снова вздрогнул, останавливаясь, дверцы разошлись. Петр пропустил девушку вперед и вышел следом.

— Здравствуйте, — громко и отчетливо произнес он, смотря на свое отражение в темном окне комнаты консьержки.

И консьержка поняла, что ничего у них не было, и можно не гадать, как там эти двое ехали в лифте и не подглядывать дальше за ними. Она включила свет и закивала сквозь стекло с радушной беззубой улыбкой.

Девушка поняла, что на самом деле старуха смеется над ней, над молодой, которая так и не смогла за целых двадцать этажей уговорить такого симпатичного парня. Она скромно опустила голову, прикрыв глаза краем берета, и вышла на улицу.

Петр шел следом, до этого успев развести руками, показывая консьержке, что он в принципе — мужик хоть куда, и мог бы, конечно, но вот не срослось. Тем более, все равно — на работу.

На улице девушка остановилась, достала из кармана пачку сигарет, губами вынула из нее тонкую дамскую сигаретку, тут же щелкая зажигалкой, оказавшейся в другой руке.

Петр понял, что на самом деле она показала ему свою полную самостоятельность, не давая возможности предложить прикурить, и что она обычно сама выбирает, с кем гулять и когда.

Он кашлянул, глядя на зеленую траву на газоне.

— Во, погода какая!

Она поняла, что на самом деле он сказал, что вот такая погода — это как в апреле. И апрель — это ведь месяц любви. Но был уже декабрь, и это значило, что его слова надо было воспринимать лишь как попытку извиниться.

— Да, — сказала она. — Прямо весна.

Петр заулыбался. На самом деле она простила ему его сегодняшнюю занятость и намекнула, что весной, может быть, если оба к тому времени будут свободны, можно будет…

— Здравствуйте, — сказал, проходя, дворник в роскошном оранжевом комбинезоне.

Он нес на плече лопату, которую только что получил на складе. Лопата была большая и блестящая.

Девушка покраснела. Она поняла, что на самом деле дворник рассказал тот пошлый анекдот о парижском дворнике, сбивающем ритм всему кварталу.

— Хамишь? — спросил с угрозой Петр.

Он тоже хорошо понял, что на самом деле сказал дворник.

— Завтра снег, — сказал дворник. — Или даже сегодня к вечеру.

Они поняли, что на самом деле он признал свое хамство и попытался объяснить свое поведение работой и загруженностью — мол, не подумавши ляпнул.

— Скоро Новый год, — сказали они почти хором.

И улыбнулись друг другу. Потому что поняли, что на самом деле — скоро Новый год.

Машка подрабатывала на этих каникулах. Подрабатывать было лень, но свои собственные деньги, за которые не надо было отчитываться перед родителями, перевешивали.