Дуглас Коупленд - Эй, Нострадамус! [litres]

Ррр-гав! Джойс, белый лабрадор, моя преданная собака, вскочила с места. Что случилось, девочка? Ага, случился бордер-колли с резиновым мячиком в зубах. Броди, лучший приятель Джойс. «Хватит скрипеть пером, хозяин», – укоризненно смотрит она на меня.

Часом позже.

Бог – это представление человека о том, что ему неподвластно. Это мое, обывательское определение. Только оно, по-моему, не хуже других. А мне необходимо…

Подождите: Джойс, забравшись на скамейку, вконец разгрызла теннисный мячик и явно удивляется: чего это мы – находимся в двух шагах от пляжа и все еще не кидаем в воду палок? У нее нескончаемый запас энергии.

Потерпи, Джойс, не торопи папу. Папа – ничтожество с насквозь пропитой печенью; папа расстраивается, понимая, какой посредственностью оказался в жизни. И не смотри так, пожалуйста: твои влажные глаза, будто острый нож, пронзают мне сердце. Я все-таки еще чуть-чуть попишу.

Как видите, я разговариваю с собаками. И не только с ними, а вообще со всеми животными. Животные гораздо человечнее людей; я это понял еще до школьного кровопролития. Меня все считали почти немым. Даже Шерил. Эх, почему я не собака? С какой радостью я стал бы животным – любым, пусть даже жуком. Лишь бы не быть человеком.

Джойс, кстати, должна была стать собакой-поводырем, но ее не взяли: сказали, ростом не вышла. Было б возможно переселение душ, я бы предпочел в следующей жизни воплотиться в собаку-поводыря. Благороднее профессии не найти. Джойс вошла в мою жизнь около года назад. Я впервые увидел ее, четырехмесячного щенка, у старухи заводчицы с Боуэн-айленда, для которой строил «кухню ее мечты». Старушка надеялась соблазнить новой кухней свою филиппинскую горничную и упросить ее не перебираться в другой город. Джойс оставалась последней из помета – самый серьезный и грустный щенок на свете. Днем она устраивалась спать в моей кожаной куртке, а в перерывах заползала греться мне в подмышки. Старуха заводчица посмотрела на это и через несколько недель сказала: «Послушай-ка, да у вас любовь!» Я прежде над этим как-то не задумывался, а вот стоило ей произнести эти слова, как стало очевидно: она права. «Знаешь что, – сказала она, – я думаю, вы просто созданы друг для друга. Поставь мне двойные окна в гостиной на выходных – и можешь ее забирать». Конечно же, я сменил окна…

Еще чуть позже.

Мы вернулись в машину, и я опять разглядываю приглашение на поминки по Кенту.

Ровно год назад раздался звонок от Барб, вашей матери, которая в 1995 году, к всеобщей радости, вышла за моего праведного братца. Я возвращался с ремонта в доме одного гонконгца. Было около шести, и я прикидывал, в какой бы бар податься, когда зазвонил сотовый телефон. Сейчас вам, наверное, не понять, но в девяносто восьмом году мобильники были мало того, что дорогущими – доллар за минуту разговора, – так еще громоздкими и неудобными.

– Джейсон, это Барб.

– Барб? Как жизнь?

– Джейсон, ты за рулем?

– Да. Давай поговорим позже.

– Останови машину.

– Что?

– Что слышал.

– Барб, послушай, может, ты…

– Черт тебя дери, Джейсон, да останови ты гребаную машину!

– Слушаюсь, Ева Браун, – буркнул я и свернул на обочину перед выездом на Вествью-драйв. Ваша мать всегда любила контролировать ситуацию.

– Ну, остановился? – проверила она.

– Да.

– Поставил на нейтральную передачу?

– Барб, тебе что, больше заняться нечем, кроме как мужиками на расстоянии управлять?

– У меня плохие новости.

– Ну, что там?

– Кент погиб.

Я до сих пор помню трех ласточек, которые носились в волнах горячего воздуха, идущих от асфальта. И помню свой глухой голос:

– Как это случилось?

– Полицейские говорят, он не мучился. Ни предупреждения, ни боли, ни страха. Только его больше нет.

Попробую зайти с другой стороны. В день кровопролития Шерил опоздала в школу. Накануне вечером мы ругались по телефону, и когда, во время химии, я увидел, как ее машина подъехала к школьной стоянке, я встал и, даже не спросив разрешения, вышел из класса. Мы встретились у ее шкафчика и продолжили разговор о том, что пора уже рассказать всем о нашей свадьбе. Резкий разговор. Те, кто нас видел, скажут потом, что мы кричали друг на друга.

Мы договорились встретиться в полдень в столовой. Остаток утра уже не имел для меня значения. Позже, когда началось следствие, школьники и преподаватели в один голос утверждали, что я выглядел: а) озабоченным, б) рассеянным и в) будто бы что-то замышляющим.