Михаил Полюга - Альпийский синдром

– Не связывайся, – посоветовала мне мать, когда заикнулся, что хорошо бы затеять в доме ремонт и перебраться сюда, поближе к родным корням. – Хочешь получить головную боль? Продай эту развалюху, пока не поздно, купи квартиру и поживи в свое удовольствие. Частная собственность – такая гадость, такая гадость! Или твоя благоверная тебя научает? Ей-то оно зачем? Белы рученьки зачернить?

Мать преувеличивала, как и всегда, когда речь заходила о Даше. «Моя благоверная» молча пошла за мной, хотя, как вскоре понял, не была от моей затеи в восторге.

Мы с Дашей перебрались в дом, принялись обживаться и вместе с тем приглядываться и прикидывать, с какого конца подойти к ремонту. Дом был старый, немощный и как будто оглохший. Он понемногу садился, врастал в землю. Просыпаясь по ночам, я слышал треск проседавших вальков, шорох рассохшейся штукатурки, наглую мышиную возню под полом.

– Кто-то ходит? – тревожно приподнималась Даша и тормошила меня за плечо. А однажды призналась, что ей приснилась покойная бабушка: – Подошла, наклонилась и так внимательно, долго вглядывалась в лицо…

– Она что-то хотела? – спросил я, целуя жену во влажный со сна висок.

– Нет, посмотрела и ушла. Может, хотела узнать, кто живет в ее доме? Что смеешься? Да, узнала, что бабушка, а все равно жутко…

В другой раз сказала, что дом насквозь пропах лекарствами, при этом я увидел, как прерывисто забилась у нее на виске голубая жилка, бросился к окну, распахнул форточку, накапал в рюмку и дал ей выпить двадцать капель корвалола. А когда приступ аритмии миновал, сказал, что побороть запах можно лишь одним способом: содрать к чертовой матери старую штукатурку и оштукатурить дом заново, а на дощатый пол настелить паркет.

– Господи! – вздохнула Даша, вообразив предстоящий разор. – А как? За какие деньги?

– Вот этими руками! – гордо и весьма легкомысленно парировал я. – Не веришь? Погоди, сама увидишь. А пока… Ты только погляди, какой вокруг дома сад!

Но и сад оказался под стать дому: ветхий, нахохленный, безмолвный. А когда шумел в ветреную погоду или дождь шуровал по выгоревшим листьям – и тогда шум казался приглушенным, едва не кладбищенским, и какие-то светлячковые огоньки то вспыхивали, то гасли в одичалых зарослях малины и тощих кустах смородины.

Зато в пору цветения, в начале мая, распускались вокруг дома кусты сирени – бледно-лиловые, сиреневые, девственно-белые, – и тогда одуряюще густо пахло на подворье, в саду и даже в комнатах, если я распахивал перед сном окна.

Из всех сиреней особенным казался нам куст, раскинувшийся у забора, – обильный, удивительно душистый, с перепутанными, сросшимися ветвями. Кусту было тесно во дворе, он разрастался, толкал и оттеснял живой массой штакетник, норовил захватить часть узкого тротуара. И хотя ветки нещадно обламывали прохожие, все кому не лень, он знай себе воздымался, ширился пахучей, бледно-сиреневой, звучащей немолчным пчелиным гудом кроной.

«Начать бы с забора, – поразмыслил я. – И как только он держится? Один чих – и забора нет! Полезет какой-нибудь балбес за сиренью, встанет на перекладину – и, чего доброго, убьется».

Но сначала надо было завершить черновые работы в доме (а каменный забор был бы для подвоза помехой), вывезти строительный мусор, перекрыть шифером гараж, а тогда уж… И вот в этом году пришло наконец время забора. Я привез машину камня, или бута, как его называли в просторечье, отделочный кирпич, дюймовые трубы под столбики, запасся цементом и песком. Затем нанял двух оболтусов – каменщика и подмастерья, способного только поднести-подать. Произвели замеры, мастер принялся колоть камень, а подмастерье – копать ровик под фундамент.

– Что еще за куст? – брюзгливо выпятил губу, в слюне и крошках, Сан Саныч, подмастерье, некогда, давно, работавший, как утверждал, дантистом в приличной клинике, а теперь взявшийся подавать умельцам камень. – Как разросся! Будто в оранжерее. А если под корень? Я за топором, а, хозяин? Дела на пять минут – и красота! Бородино, ешкин кот!

– Только попробуйте! – окрысился я на бывшего дантиста. – Сирень не трогать! Куст рву не помеха, только и всего, что немного зацепим корни…

– А! – оторопело сказал Сан Саныч, затем надулся, повернулся спиной и принялся молча натягивать бечевку на колышки. А наутро на работу он не явился.

Каменщик Игнатов, человек своенравный и упрямый, покрутившись с полчаса у горки камня, глянул на меня исподлобья и пробурчал, что камень и сам уложит, а вот копать фундамент и делать заливку – прошу уволить, не за тем нанимался.