Михаил Полюга - Альпийский синдром

– Да! – только и смог произнести я с колотящимся сердцем. – Что-то невероятное!

– Здесь у меня будет спальня, – просиял от похвалы Сусловец. – Утром встал, а за окном – благодать. Посажу у дома сирень, приважу соловьев – что еще нужно человеку для счастья?!

«Много чего нужно», – мысленно возразил я.

– Лады, Николаевич! На небе побывали, пора вертаться на землю. Уже Мирошник внизу заждался.

И я был не прочь завершить эту странную экскурсию по чужим местам и замыслам. Но на выходе Иван Николаевич с видом загадочным и невинным предложил иной, короткий путь, прибавив: что по камням ноги сбивать? едва не убился, сюда идучи!

Шаркая подошвами и спотыкаясь о неровности бетонных перекрытий, мы спустились в подвал, завернули в один из рукавов коридора и уткнулись в массивную металлическую дверь, запертую на засов. Дверь была выкрашена защитной краской, а засов оказался хорошо смазанным и открылся играючи, едва Сусловец потянул за него. Скрипнули петли, и зияющий мрак разверзся за дверью.

– Айн момент! – раздался у меня за спиной хозяйский голос, щелкнул невидимый тумблер, и мрак осветился рядом электрических лампочек, убегающих прямиком в преисподнюю. – А вот и подземный ход!

В недоумении я обернулся: что за кротовье пристрастие – зарываться в землю? Но Сусловец и глазом не моргнул – глядел на меня с настороженным пытливым прищуром, от которого на какой-то миг мне стало не по себе. «Вот где его истинная суть, вот где! – мелькнула дикая мысль. – А сирень, слезы и соловьи – это потом…»

– Я этот ход первым делом велел прорыть: быстро, удобно и опять же охрана под рукой, – сказал он после минутной паузы и криво ухмыльнулся. – Если какой переполох – две минуты, и я у них в доме. Или они у меня. Ну и воспитательный момент имеется: те две двери – за ними камеры для особо строптивых и несговорчивых. Кто не по мне – сюда их, голубчиков, и пусть посидят, да в темноте, да под замком! А если уж по-серьезному, искать их здесь никому в голову не взбредет, и я не позволю. Исчез человечишка, и все тут!

Распахнув заржавленные двери, Сусловец продемонстрировал мне две узкие слепые кротовые норы и, удовлетворенно хохотнув, стал спускаться по бетонным ступенькам подземного хода. Но на полдороге приостановился и, дождавшись меня, подмигнул уже иначе, снисходительно и дружелюбно:

– Интересный вы человек, Евгений Николаевич! Целый день следил за вами, и то подсовывал, и это, а зависти в глазах не разглядел. Или хитрюга вы каких мало, или с головой хорошо ладите. Нет, не жалею, что вам помог. Ну и вы уж, если мне приспичит…

Я ехал домой в приподнятом настроении, потому что был трезв (почти трезв), купил на последние деньги коробку мармелада для Дашеньки, а еще потому, что в багажнике у меня трепыхались три великолепные рыбины: два королевских карпа и один судак. Теперь можно было протянуть до аванса: из судака получится прекрасная уха, а карпа Даша, любившая рыбу, затушит с овощами в духовке. Чем не праздник, чем не повод помириться с женой?

Игорек тоже был доволен: второго карпа я удружил ему.

Рыбины мне достались случайно. Въезжая с Мирошником в Приозерск, мы увидели скопление машин и людей на мосту.

– Спускают ставок, – тотчас сообразил Мирошник. – Вон Федюк стоит на мосту – важный, как отец родной. И шакалов набежало!.. Будет сегодня рыбхоз с рыбой, и шакалам – пожива.

– Шакалы – это кто?

– Те, что на машинах. Кто кум Федюку, кто нужный человек – явились за дармовщиной. Вон с пакетами караулят… Хотите поглядеть?

Я никогда не видел вблизи, как в рыбхозе занимаются отловом рыбы, и любопытство пересилило неприятный осадок от ядовитых слов о «шакалах».

На мосту было не протолкнуться. Утром еще огромное, серебрившееся в лучах солнца водяное зеркало скукожилось до узкого речного русла, и там, где недавно блестела вода, теперь темнело обнаженное коричневато-черное дно ставка. Заставки под мостом были подняты, но основной поток схлынул, и шум вяло стремящейся по руслу воды перекрывался кипением и громким плеском в так называемом уловителе по другую сторону моста. Там, в уловителе, рвалась, выпрыгивала, копошилась сбившаяся в живой ртутный комок рыбья масса. Там же, посреди этой массы, стояли по пояс в воде, в прорезиненных рыбацких костюмах, два краснолицых обветренных рыбака, зачерпывали сачками рыбу и переправляли в ковш, поданный в уловитель на длинной механической стреле. Когда ковш наполнялся, стрела перетягивала его на берег, где уже ожидали два «газона», приспособленных для перевозки рыбы.