Михаил Полюга - Альпийский синдром

Тут дверь снова отворилась, и на пороге появился Франц Альбертович Пожарский, поселковый голова. Его кирпично-красное лицо с васильковыми глазами было невозмутимо, рукопожатие – небрежно и хватко, как у силача, не знающего, куда девать мощь богатырскую, – и, каждый раз пересекаясь с ним, я думал об этом человеке, что наглость – его вторая натура.

– Можем ехать, – гортанно возвестил Пожарский, подергивая головой, как норовистый боевой конь. – Все готово. Федюк давно на Горке, ждет…

– Поехали!

Женщина громыхнула отодвигаемым стулом, выбралась из-за стола и, величественно проплывая вслед за поселковым головой, обдала нас ароматом тонких заграничных духов.

Придержав Кравца за локоть, я спросил взглядом: что это было?

– Самсонова, – шепнул тот, двигая сросшимися бровями. – Народный депутат от нашего избирательного округа. Хочет познакомиться. Где лучше, если не на природе? Уха, шашлык, то да се…

Ну что ж, уха так уха.

«Галька Самсонова, – едучи в машине, припомнил я слова всезнающего Лёпика. – Галочка! Галюся! От коровьего хлева в одном платьице явилась – в секретарши проситься. Село и люди. «Рідна мати моя, ти ночей не доспала». Отмылась, почистилась, выучилась складно говорить, и теперь вот где! Мужа здесь оставила, на хозяйстве: корова, куры… Пьянюга у нее муж. Был мужик, да весь вышел… Ну а я для нее вместо крестного: наставил на путь… Галька помнит, она – с благодарностью… Когда-нибудь сведу вас…»

Я закрыл глаза, представил вальяжную матрону, одетую с иголочки, со шлейфом аромата «наваждение» от Calvin Klein, и рядом с ней краснолицего Игната Ковтуна, напоминающего не то кладовщика, не то возбужденного, потирающего лапки хомяка, и невольно улыбнулся: сладкая парочка, гусь да гагарочка!

Между тем мы выехали из поселка на трассу, промахнули около пяти километров, свернули на разъезженную грунтовку и заскакали по выбоинам и ухабам, забирая все больше в гору.

– Машинка, машинка!.. – любовно приговаривал Кравец, наворачивая рулем, будто заправский гонщик. – Нет лучше машины для наших дорог, чем «Нива». А, Николаевич?..

Выехав на вершину холма, густо заросшего травой, утыканного кое-где невысоким кустарником и чахлой кривобокой акацией, машина на некрутом вираже остановилась.

Пожарский и Самсонова были уже здесь. Мадам депутат толковала о чем-то пышнотелой женщине, похожей на колхозную повариху. Боевой конь Пожарский, наполовину скрывшись в багажнике служебного УАЗа, гремел и звякал бутылками со спиртным; затем достал стопку одеял грязновато-серого цвета и на вытянутых руках потащил к импровизированному столу.

«Стол» был раскинут на плоской вершине холма, с высоты которого открывался широкий речной плес и противоположный берег, беспорядочно и дико затянутый бузиной и акацией. Горел костер. Чернел закопченным боком котел, подвешенный над огнем на треноге. Над костром колдовали Федюк и все тот же вездесущий непотопляемый Ковтун (как я добавил про себя, ибн Лёпик), – раскрасневшиеся, возбужденно-сосредоточенные, нетерпеливые.

«Узкий круг доверенных лиц, – подумал я, вдыхая густой, настоянный на травах воздух. – И еще чья-то жена. Или любовница. Или подруга юности, – какая разница. Как меня угораздило оказаться в этой компании? Обласкан высочайшим доверием? За какие заслуги? И нужно ли? И что это даст мне? С другой стороны, какой прокурор не знается с депутатом? Мы с тобой одной крови, ты и я» – или как там, у Киплинга? То-то, брат прокурор!»

Позвали к столу. Матрону усадили на автомобильное сиденье, снятое с «Нивы», остальные пристроились на одеялах – кто подвернул ноги и уселся боком, кто для удобства стал на колени. И пошло-поехало…

Уже через какие-то полчаса от былой скованности и следа не осталось. Чокались, пили жирную ароматную уху, разбирали большие куски вареной рыбы, вгрызались в шашлык, мягкий и сочный. И разговаривали, – правда, в основном вещала матрона, остальные внимали «дозволенным речам», изредка вставляя слово-другое или поддакивая, каждый на свой лад. И даже Лёпик, некогда давший Самсоновой «путевку в жизнь», на этот раз хохмил с изрядной долей благоразумия: мало ли что было тогда, теперь все иначе…

Сначала разговор шел о делах районных.

– Скоро директором станешь, Иван Викторович? – спросила матрона у Федюка, и в этом вопросе я уловил намек на директора рыбхоза, который все болел и, по слухам, месяц как не вставал с постели.

Федюк вздохнул, возвел очи горе – мол, одному Богу известно, что да как. Матрона многозначительно и цинично усмехнулась и потрепала его по плечу: все путем, потерпи, – и я понял, что бедняге директору недолго уже осталось.