Михаил Полюга - Альпийский синдром

– Приехал с женой, давно ей обещал. Надя, ну что ты там?

Боковое стекло опустилось, в просвете окна показалось женское лицо, широкоскулое, темноглазое, разморенное, с кудряшками темно-русых волос по краям лба.

– Добрый день! – задвигался на лице мягкий вишневый рот, и томным голосом женщина представилась: – Надежда Георгиевна. – Впрочем, она тут же соскользнула с меня взглядом и с упреком сказала мужу: – Ты же знаешь, меня укачало. Скоро уже твое озеро? Скоро?

– Скоро! Что значит укачало? Опять?..

Горецкий дернул усами, отвернулся, едва сдерживая раздражение, и с вопросом, все ли готово и можем ли уже ехать, поднял на меня пыхающие угольки черных глаз. Я утвердительно кивнул, а про себя ухмыльнулся: «Где еще узнать подноготную человека, как не в кругу его родных и близких?»

– А кто у тебя там, в машине? – тотчас привел меня в чувство он.

– Жена, – промямлил я запоздало; надо было сразу представить Дашу, а теперь вышло, что поставил перед фактом – и у него жена, и у меня жена. – Дарья Михайловна. Она настоящий рыбак, а я так, на подхвате. Дашенька! Даша! – позвал я, подлетел к машине, распахнул дверцу, подал жене руку.

Она ступила на асфальт, подняла на Горецкого глаза, и секунду-другую они смотрели друг на друга – она спокойно и благожелательно, он пытливо и оценивающе, – потом усы снова поползли у него кверху, а угольки погасли, замаслились. Пробормотав нечто невнятное, мягким и протяжным горловым «у» напоминавшее «прошу», Александр Степанович полез в автомобиль, – и мы отправились в Верховню.

– Не очень он вежливый, этот Горецкий, – чуть помолчав, сказала со вздохом Даша, и я, не удержавшись, оторвал глаза от дороги и покосился на нее – так ли понял, что имела в виду.

– Зато как выкатил на тебя глаза! Сравнил со своей гусыней, вот его и перекосило.

– А тебя не перекосило? Так кланялся этой гусыне, так кланялся – едва шею не свернул!

– Дашка! Сейчас у меня огребешь! Тоже мне нашла шаркуна!

– Может, ты и не шаркун, но иногда чересчур вежлив. С теми, с кем не обязательно так расшаркиваться, – гнула свое упрямица. – Ну да, женщина, ну да, гостеприимство… А мне бы не хотелось…

– Черт, кажется, курицу задавил! Бежала, бежала по тротуару и вдруг наперерез, под колеса… Городишь под руку чепуху!

В Верховне мы миновали бывшее имение Ганских, свернули в боковую улочку и, забирая все ниже и ниже, спустились к ставку. Здесь, у рыбацкого домика, с вывешенными на шесты сетями и деревянными мостками у берега, нас встретил бригадир Микола, крепкий детина с угрюмой физиономией и шершавой, коричневого оттенка кожей, словно задубевшей от воды и солнца. Судя по выражению его красных, навыкате глаз, бригадир был не очень рад нашему появлению и к тому же, как мне почудилось, изрядно навеселе. Не особо расшаркиваясь, он поманил нас за собой, через каменный мостик и дальше – по едва заметным в траве колеям, пока не прикатили к подножию невысокого холма, укрытого от любопытных глаз хрупкими ивами.

– Располагайтесь пока здесь, – сказал Микола хрипловатым поповским басом. – А я на остров и вернусь за вами. Сказано переправить вас туда. По берегу шастают кому не лень, с вопросами лезут. А на острове и уха к обеду, и место прикормленное… – И двинулся обратно, согнув могучую спину и загребая руками, будто притворившийся рыбаком орангутанг.

– Да, красота! – воскликнул Горецкий, потягиваясь и вертя головой. – Погляди, Надя! Где этот остров? И место прикормленное?..

Став, огибавший по широкой дуге подошву холма, сонно млел и слегка дымился под нежарким утренним солнцем, время от времени нырявшим в прозрачные пенившиеся облака. Противоположный берег надежно укрылся за камышом, и там, у камышей, качались на легкой зыби и ныряли в поисках корма черные поплавки непуганых белоклювых лысок. Там же бродила по отмелям длинноногая цапля, целила острым клювом в стоячее зеленоватое стекло. Где-то рядом, в сочной прибрежной осоке, плюхнуло о воду крыло, и всполоханный селезень рванул по дуге в небо с трескучим хлопаньем сизых крыльев.

– Ах, черт! Ружье бы сейчас, ружье! – хохотнул Горецкий и внезапно засуетился, велел Толику: – Чего стоишь? Давай удочки! Закинем, пока этот – как его? Микола! – пригонит лодку.

Водитель полез в багажник, достал какие-то пеналы, чехлы, новенькие, камуфляжные, темно-зеленые, пятнистые – совсем как наряд у Горецкого. А тот, надувшись, поглядывал снисходительно, свысока на меня с Дашей – на мои неказистые снасти и Дашкин старенький спортивный костюм – и снова переводил взгляд на свою амуницию, совсем как ребенок, который взирает на новые, недоступные другим детям игрушки.