Александр Бушков - Темнота в солнечный день

На каждого и на каждую тогда пришлось по неполному стакану, но им для веселья хватило. Где-то в половине десятого большинство парочек (в том числе и Митя с Наденькой Филатовой) с вечеринки испарились, рассредоточившись по трем школьным этажам – по вечернему времени горел лишь один светильник из пяти, и темных уголков в коридорах и на лестницах хватало и еще осталось. Расходились ближе к одиннадцати, когда появилась реальная угроза получить дома втык, – можно было сослаться на школьный праздник под присмотром классной, но иные провожанья обязательно должны были затянуться, так что следовало иметь время в запасе. Генка-третьегодник остался в школе и назавтра, мечтательно ухмыляясь в потолок, не особенно и тонкими намеками сообщил, что ночью он Клавочку оттянул в ее комнатушке со швабрами и раскладушкой. Одни верили, другие в глубине души сомневались, но свои мнения держали при себе – у Генки, самого здорового в классе лба, и кулаки были соответствующие. Впоследствии, уже войдя, как он считал, в зрелые года, Митя думал, что старый кореш (на пару с которым его не допустили в ряды молодых строителей коммунизма, то бишь в ВЛКСМ), очень возможно, и не сочинял. Теперь, с высоты прожитых лет, если вспомнить кое-какие наблюдения, становится ясно, что Генка с Клавочкой явно после занятий встречались, когда выпадала подходящая минутка. Да, ностальгия…

– Дайте на минуточку, не поломаю… – сказал Митя.

Забрал у молодого гитару, прошелся по струнам, недовольно поморщился: точно, толком не настроена. Подкрутил три колка, два не особенно, а третий основательно, взял несколько резких аккордов:

За реакцией молодежи он не наблюдал – не для того изображал мультяшного Трубадура, все внимание было обращено на Юльку. Юлька сидела чинно, как в классе, но ее мини-юбочка все равно являла крайне эстетическое зрелище.

Теплую компанию они покинули где-то через полчасика: Юлька засобиралась домой, иначе могло от родителей попасть, да и ее друзья-подружки тоже явно задумались о том же.

По дороге к ее дому Юлька выглядела гораздо оживленнее и веселее, хотя и до того ни о чем не печалилась. Это, конечно, не от вина – сколько там она выпила, причем определенно не в первый раз? Митя эти нюансики просекал прекрасно: когда был в Юлькиных годах, у них наблюдалось примерно то же самое: девчонка, которая ходила не с ровесником, а с парнем постарше и посолиднее – вот его взять, – в глазах подруг стоит на ступенечку выше на некоей лестнице. Были эти лестницы, есть и будут, надо полагать. Митя особенно не обольщался и понимал, что сам стоит на ступенечку выше Юлькиной компании – ну, может, на две, но никак не выше. Были и другие, постарше его и поденежнее, катавшие своих девочек уже на машинах и водившие в лучший аюканский ресторан (один из двух в городе). Митина кодла их видела издали, от случая к случаю, и никогда с ними не пересекалась – как они сами никогда не пересекались с такими вот шманками. Рассказывали о них уйму завлекательного, восхищенно, завистливо. Правда, Митя подозревал, что добрая половина рассказанного была чистейшими байками – как половина круживших о них тех же восхищенных и завистливых рассказов шманков.

Планы на завершение сегодняшнего свидания у него с самого начала имелись – никак не скажешь, что такие уж развратные, где-то даже и безобидные, просто-напросто учитывавшие Юлькины года, как с одной, так и с другой стороны. Кое о чем насчет нее и думать нечего, зато кое о чем другом – вполне позволительно…

Тем более что на пути у них имелось крайне подходящее местечко, знакомое ему опять-таки по почтарскому опыту: задний двор небольшого детского садика с полудюжиной деревьев, отцветшими к этому времени клумбами, качелями и, главное, небольшой беседкой. И тут ночного сторожа не имелось в это время года, он появлялся с холодами, чтобы к утру натопить обе печки. И калиточка имелась, выходившая на улицу, по которой они шли, на замок никогда не запиравшаяся.