Жозе Сарамаго - Перебои в смерти

Но даже кое-кто из тех, кто не был философом – по крайней мере, в обычном смысле слова, – сумел найти дорогу к смерти. И, как ни странно, не для того, чтобы научиться умирать самому, ибо время еще не приспело, но – чтобы обмануть смерть и помочь ей унести других. В самом скором времени подтвердилось, что род людской поистине неистощим на выдумки. В какой-то деревушке, расположенной в нескольких километрах от границы, жила-была крестьянская семья, в которой, как видно, за грехи ее имелся не один, а двое домочадцев, пребывавших при смерти или, как стало принято говорить, – в состоянии отложенной смерти. Один из них был дед – человек старого закала, в былые и недавние времена – непреклонный патриарх, которого теперь болезнь превратила в полное ничтожество, в рухлядь и ветошь, не лишив лишь дара речи. Другой – ребенок нескольких месяцев от роду, еще не знавший даже слов «жизнь» и «смерть» и настоящей смертью лишенный возможности слова эти выучить. Оба в буквальном смысле были ни живы, ни мертвы, и сельский врач, навещавший их раз в неделю, говорил, что уже нельзя им ни помочь, ни навредить, ни даже вколоть поочередно добрую дозу того смертельного снадобья, которое еще не так давно помогало радикальному решению подобных проблем. И то единственное, что было лекарю по силам, – попытаться подтащить их, так сказать, на шажок ближе к тому месту, где предположительно находилась смерть, – также оказалось бы зряшной затеей, пустыми хлопотами, ибо в тот же самый миг смерть, оставаясь недосягаемой, сделала бы шаг назад и тем самым сохранила бы дистанцию. Семейство обратилось к священнику, тот выслушал, возвел очи горе и не нашел ничего лучшего, как сообщить, что все мы в руце божьей и что милосердие божье безгранично. Ну да, безгранично, однако недостаточно, чтобы помочь нашему отцу и деду почить с миром, а невинного младенца, никому не причинившего зла в этом мире, – спасти. В этом вот межеумочном состоянии – ни туда, ни сюда – пребывали они без средств к спасению и без надежды на него, как вдруг старик сказал: Подойдите кто-нибудь. Пить хотите, спросила замужняя дочка. Не пить, а умереть. Сами ведь знаете, что доктор сказал – это невозможно, смерти больше нет. Ничего не смыслит ваш доктор, с тех пор, как мир стал миром, всегда отыщется в нем время и место умереть. А сейчас нет. Не нет, а да. Папа, не волнуйтесь, а то жар начнется. Нет у меня жара, а и был бы, ничего бы не изменилось, слушай меня внимательно. Слушаю. Ближе подойди, боюсь, голос мне изменит. Говорите. И старик прошептал ей на ухо несколько слов. Она замотала головой, но он настаивал. Это ничего не решит, пролепетала ошеломленная и побледневшая от страха дочь. Решит. А если нет. Попытка не пытка. Но если все же нет. Тогда вернете меня сюда. А мальчик. А мальчика возьму с собой: если я там останусь, то и он со мной. Дочь задумалась, на лице ее отразилось смятение, и наконец спросила: А почему же не здесь. Представь, что будет, когда появятся двое покойников в краю, где никто, как ни старается, помереть не может, как ты все это объяснишь, да и потом, судя по тому, как идут дела, сомневаюсь я, что смерть позволит нам вернуться. Это безумие, отец. Может, и безумие, но иного выхода я не вижу. Мы хотим, чтобы вы жили. Жил, да не такой жизнью, как сейчас, когда я не то мертвец, похожий на живого, не то живой, подобный мертвецу. Если и вправду такова ваша воля, мы исполним ее. Поцелуй меня. Дочь прикоснулась губами к его лбу, заплакала и вышла. И, слезами заливаясь, сказала прочей родне, что отец велел сегодня же ночью вывезти себя за пограничную черту, где, по его представлениям, смерть пока не утратила своей силы, а им всем остается лишь выполнить его волю. Новость эта встречена была со смешанными чувствами гордости и смирения: гордости – потому что не каждый день бывает, чтобы старец своими, так сказать, ногами двинулся к смерти, которая от него убегает, а смирения – потому что все равно пропадать. Поскольку давно уже сказано, что все иметь нельзя, то отважный старик оставит после себя только свое бедное и честное семейство, которое, без сомнения, будет чтить его память. Состояло же оно не только из дочки, что вышла в слезах, и не только из младенца, который никому не успел причинить зла, – имелись еще вторая дочка с мужем и тремя детишками, крепкого, к счастью, здоровья, и их тетка, незамужняя и давно упустившая время, когда можно было выйти замуж. Второй зять, то есть супруг той дочери, что вышла в слезах, живет в далекой стране, куда уехал на заработки, и завтра он узнает, что лишился и единственного сына, и тестя, которого уважал. Так уж устроена жизнь: одной рукой даст, а потом, в свой час – другой рукой все отнимет. Впрочем, родственные узы каких-то крестьян не слишком важны для нашего рассказа, и, вероятней всего, они в нем больше не появятся, нам-то это известно лучше, чем кому бы то ни было, однако считаем, что неправильно, даже с точки зрения повествовательной техники, ограничить двумя скупыми и быстрыми строчками рассказ о тех людях, которым суждено стать главными героями одного из самых драматических эпизодов этой истории – неправдоподобной, но правдивой. Так что пускай побудут. Да, забыл сказать, что незамужняя тетка успела выразить сомнение: А что соседи скажут, спросила она, когда увидят, что здесь больше нет тех, кто был при смерти да все никак не умирал. Вообще-то незамужней тетке не свойственно было выражаться так замысловато, а если сейчас выразилась, то лишь для того, чтобы не расплакаться навзрыд, произнеся имя мальчика, который никому еще не успел причинить зла, и словосочетание «моего отца». Ответил ей отец троих детишек: Скажем просто о том, что произошло, и будем ждать последствий, а нас, без сомнения, обвинят, что мы схоронили их тайно, не на кладбище и не уведомив власти, да еще и в другой стране. Дай бог, чтоб войны из-за этого не случилось, отвечала тетка.