Андрей Дмитриев - Бухта Радости

– Уже приплыли, – не сдержавшись, пробормотал Ишхан.

– Ты это что сейчас сказал? – спросил парень с ленивым удивлением.

– Я говорю: вы отдыхаете, ну, выпили немножко, вот и идите, дальше отдыхайте. А здесь – нельзя.

– Нет, ты скажи, ты что сейчас сказал?

Девица вдруг зевнула громко во весь рот и спрыгнула с причала на песок.

– Куда ты? – крикнул парень.

– Не хочет – ну и… с ним, – отозвалась девица. – Пойдем еще гулять.

– А ну, стой! – окликнул ее парень, не глядя на нее, словно знал точно: подчинится.

Она и подчинилась; вновь скрипнула доска причала под ее ногой.

– Я тебе, дед, еще раз говорю, – заговорил вновь парень, – мне нужна лодка.

– Я не могу, – сказал Ишхан.

– Мне нужно, дед.

– Не слушай его, дед, – встряла девица. – Ему без разницы: что лодка, что не лодка…

– Не лезь, – прикрикнул парень.

– Я и не лезу. Пойдем гулять, чего здесь без толку базарить; и холодно сейчас кататься…

– Не лезь, кому сказал!… Дед, не задерживай.

– Я вас и не задерживаю.

– Вадик, пошли, – захныкала девица. – Не порть мне настроение.

– Да в жопу настроение!

– В чью жопу настроение?

– В чью, чью! Твою!

– В мою?!

– Твою! Чье настроение, того и жопа!

Миг было тихо; и девица взорвалась:

– Ты сволочь! Сволочь! Сам ты настроение! Сам жопа, понял? Ты, сука, кто, чтоб привязаться? Ты кто такой, чтобы ко мне привязываться? Я бы спала сейчас, а не шаталась тут с таким!

– С каким?

– С таким! С таким! П…к! Собака! Чмо вонючее!

Ишхану показалось, ее жилы сейчас лопнут, и следом лопнут его жилы, не в силах вынести весь этот визг.

Парень пролаял:

– Что сказала?!

– То и сказала!

– Что ты сказала?!!

– Отъ…ись!

Ишхана захватило, зашатало звенящее, как детская юла, головокружение; ему почудилось, что нет под ним уже дощатого причала, что он повис над досками в прохладном и свободном воздухе и что его ничто уже не держит и не сможет удержать; с ясным и злым сознанием ненужности, непоправимости того, что он сейчас ей скажет, он ей сказал:

– Ай, девушка! Да как ты можешь так позволить разговаривать! Ай, ты не понимаешь, очень глупая ты дура, что тебя замуж не возьмут! Кому ты будешь с грязным ртом нужна? Только таким, чтобы пошляться вечерок, чтобы тебя и оплевать, и оскорбить по-всякому! Разве такой должна быть девушка?

Он словно издали услышал хриплый голос девицы: “Вадик, он что, чего он? Он чего сейчас несет? Скажи ему!”, но, на нее не глядя, обратив лицо к чернеющему гребню крон на темном небе, поторопился, утихая, досказать ей:

– Девушка тихой быть должна, она не гоготать – гы-гы! – должна и не орать с открытым ртом; она должна совсем немножко улыбаться, глядеть тихонько глазками из-под ресниц и снова прятать глазки под ресницами; она должна веселой, доброй быть, мыть голову и лишних слов не говорить, лишнего крику не шуметь и все в себе за всех переживать…

Эти последние слова о крике, шуме и переживании Ишхан договорил совсем неслышно, словно и не вслух; пока дошло до этих слов, он заскучать успел, устать, и с каждым словом говорил все тише, глуше, неохотней; он был готов уже и пожалеть о том, что говорил, да не успел. Удар по голове лишил его сознания.

Очнулся; сразу понял, что лежит ничком, что доски под его лицом так быстро намокают теплым, что этим теплым впору захлебнуться. Он попытался приподнять лицо, но ничего из этого не вышло, кроме стона. Ответом был удар по ребрам, всего его перевернувший на бок; лишь левая рука осталась, как была, подмятой, но он уже не чувствовал руки и потому не беспокоился о ней. Доски запели и запрыгали: кто-то сбегал с причала. Когда доски умолкли и унялись, Ишхан попробовал понять, открыты ли его глаза, и что-то белое и не чужое, надвинувшись, приблизилось к глазам. “Ты что здесь, Лива? – молча попенял Ишхан. – Ты видишь, я неважно выгляжу”. “Ты умираешь”, – был ответ, и белое пятно перед глазами, заволновавшись, потекло в них, не причиняя им ни капли боли…

Байрам позвал из темноты:

– Ишхан, я здесь! Прости, что задержался и тебя задерживаю!

Ответа не было, и он ступил на доски. Внезапная волна глухого звука, нахлынувшая издалека, из Бухты, утихшая потом и вновь нахлынувшая, как если б вдалеке бил колокол, Байрама отвлекла, и он не сразу разглядел темное тело на краю причала, у самых своих ног. А разглядев, склонился и потрогал шею; звать уже не стал.

Сидел на корточках, пока не занемели ноги. Встал, выпрямился, вспомнил о пачке сигарет, зажатой в кулаке. Сорвал обертку, вынул сигарету и прикурил ее от зажигалки, которую купил в подарок. Докурил; бросил окурок в воду, и огонек погас в воде.