Элеонора Браун - Мой собственный Париж [litres]

В 2004-м, работая в Париже над этой книгой, я решила последовать примеру Ренуара и посмотреть на обеденный стол, вдохновивший его. Дойдя с моим мужем до Салона Карре на втором этаже Лувра, мы обнаружили, что дверь заперта. Табличка гласила, что зал закрыт на реставрацию. Когда я объяснила, почему мне необходимо посмотреть на «Брак в Кане Галилейской» (и свою необходимость я считала совершенно законной, ведь я была близка к завершению первого черновика романа), охранник строго ответил мне:

– Это невозможно, мадам!

Я просила на французском. Я просила на английском. Получив еще два «невозможно» от других охранников, я подошла к охраннику, который стоял отдельно. Худой, с впалыми щеками, он напоминал самого Ренуара. Я стала умолять его впустить меня под его строгим надзором. Вместо короткого «невозможно» он любезно посоветовал мне обратиться на стойку информации в Пирамиде. Даже эта призрачная возможность дала мне надежду. Все-таки не все французы – грубияны.

За полукруглой стойкой информации дежурило полдюжины консультантов, к каждому из которых выстроилось по очереди. Я выбрала консультанта, к которой стояла самая длинная очередь, решив, что она, возможно, внимательнее подходит к делу. После того как я изложила свою просьбу, она дала мне листок бумаги с номером телефона.

Так началась моя битва с французскими таксофонами. Какие цифры были префиксами, какие цифры были нужны для звонков из-за рубежа и какие из них нужно было опустить – эти непостижимые загадки мешали мне общаться с французами. Зачем вообще писать цифры, если они не используются?

Спустя три дня, после череды неудач меня соединили с администратором. Она соединила меня с месье Абером. Собравшись с духом, я, запинаясь, произнесла свою просьбу на французском, чувствуя себя причастной к миру искусства, рассчитывая на снисхождение. Я объяснила, почему мне надо увидеть «Брак в Кане Галилейской». Короткий ответ не заставил себя ждать:

– Говорите по-английски, пожалуйста.

Zut! Опять!

Его вторая фраза тоже была на английском:

– Встретимся в понедельник в 14.00. Пройдите через вход Львиные ворота и обратитесь к администратору.

– Спасибо, месье, – повторила я несколько раз, переполненная благодарностью.

Теперь осталось узнать, где находятся Львиные ворота. Следующим утром мой муж спросил об этом прохожего. Тот сообщил, что они на стороне Сены в западном конце здания. Запад? А где запад? Я была ужасно наивна, но набралась смелости и спросила человека, ожидавшего зеленого сигнала светофора.

– Вниз по течению, – ответил он и даже улыбнулся. Я изучила речку, чтобы посмотреть, куда течет вода.

Я едва сдерживала свое волнение, и вот настал понедельник. Администратор Львиных ворот совершил короткий звонок и указал в направлении узкого лифта. К счастью, внутри была всего одна кнопка. Двери лифта разъехались, и перед нами с мужем предстал невысокий, щеголеватый человек с круглыми щечками. Одетый в темно-синий костюм, белоснежную рубашку и красный галстук, он являл собой живое воплощение французского флага. Пока мы шли по служебному коридору, он рассказал нам, что изначально на месте Лувра была крепость, построенная в XII веке в центре развивающегося Парижа, но потом, в XIV веке, ее снесли, чтобы освободить место для королевского дворца. В 1527 году по приказу Франциска I он снова был разрушен для постройки нового большого дворца в стиле Ренессанс. Я чувствовала, как этот человек ведет меня сквозь историю.

Он поздоровался с охранником, открыл дверь, и мы очутились в Салон Карре, в галерее, куда нас до этого не пускали. Нас окружали высокие лестницы, банки с краской, леса, а картины были закрыты полиэтиленовой пленкой. Подведя меня к самой большой из них, которая почти что упиралась в потолок, он взобрался по лестнице и сорвал пленку, скрывавшую гигантский шедевр, который так пристально изучал Ренуар – все это для неизвестного ему человека, не предоставившего никаких документов, плохо говорящего по-французски. Вот они, те самые сердечные отношения с французами, о которых я так мечтала. Может быть, дело в моем настойчивом желании увидеть конкретный предмет искусства, возможно, его любимый? И он подумал, что я испытываю схожие чувства? Не это ли стало причиной наших дружественных отношений?

Все это случилось прежде, чем мне выдался шанс объяснить причину, по которой я так хотела увидеть эту картину, – что я пишу роман о «Завтраке гребцов» Ренуара и что он сверялся с картиной Веронезе, когда формировал структуру и углы двух столов в своей работе.