Ральф Дутли - Последнее странствие Сутина

Когда Ортис возвращается, он находит Жанну в том же положении, стучащую зубами от холода, в невообразимо грязной квартире. Пустые бутылки, заледенелые банки из-под сардин. Жестянки с остатками масла на дне. На сдвинутых вместе матрасах видны маслянистые пятна. В течение восьми дней оба питались только сардинами в масле, выковыривали пальцами скользкую рыбу из банок и совали в бесчувственные рты. Никакой горячей пищи.

Хаим спросил Ортиса, какие были последние слова Моди, и теперь он снова и снова слышит их во время этой поездки в катафалке. Cara Italia, произнес он и сжал ладонь Жанны. Cara Italia . Милая Италия. Она была его безропотно страдающей Мадонной, его маленькой сморщенной матерью, она была Ливорно, и ласточками, и Средиземным морем. Она и ростом становилась все меньше и меньше, пока не стала напоминать его мать. И снова: Cara Italia. Только он был способен на такую любовь – вечную проклятую любовь к стране грез Italia . Почему только он не остался в этом раю, если так тосковал о нем? Останься же, где ты есть.

И Сутин снова вспоминает теперь, когда Cara Italia отчетливым эхом отдается у него ушах, он слышал это от Моди. Он сам всегда проклинал свое местечко, и сейчас, на помосте катафалка, ему хочется плюнуть при мысли о нем, он никогда не хочет видеть его снова, лучше уж Пиренеи, где он неприкаянно метался от вершины к вершине со своим мольбертом, никогда снова в эту вонючую деревню с обветшалыми дощатыми халупами, даже название которой, Смиловичи, преследовало его в кошмарах, набрасывалось на него с побоями. Моди другое дело. Когда Жанна ложилась на матрас рядом с ним, он бормотал эти слова. Cara Italia.

Январский вечер 1920 года, он выходит из «Ротонды», нескончаемый дождь льет на землю из огромных ведер, мастерская совсем рядом, почему он не идет туда? Он молча и слепо бредет по городу, доходит до улицы Томб-Иссуар (Боже мой, как меня пробирает дрожь, когда я пишу это название), возвращается на площадь Данфер-Рошро, садится у подножия Бельфорского льва, и кашель сотрясает его, продирает его насквозь в эту ночь под косым дождем. Он кашляет и корчится, сплевывает кровь под львиные лапы. Затем пошатываясь идет на улицу Гранд-Шомьер, взбирается по крутой лестнице в мастерскую, бросается на постель рядом с Жанной, беременной, на восьмом месяце. И снова плюет кровью, снова и снова. Столько крови нет ни у одного человека.

Хихикающие, галдящие ласточки над Средиземным морем. O Ливорно! Эту корону из криков и гомона я дарю тебе, о поэт с козлиной головою! 22 января Ортис рано утром долго стучит в дверь, потом выламывает ее с разбега. Чилиец сам рассказал нам потом об этом. Амедео на кровати. Жанна обнимает его. Он тихо хрипит, называет ее Cara Italia . Ортис вызывает врача, который распоряжается немедленно доставить его в Шарите, больницу для бедных, где клошары совершают свой последний круг перед выбытием. По пути на угол улицы Жакоб и улицы Сен-Пер, он теряет сознание, он никогда уже не вынырнет из своего Средиземного моря. Два дня спустя, 24 января 1920 года, все кончено. Суббота. Туберкулезный менингит. Время: 20.45.

Сколько времени, Ма-Бе?

Успокойся, это не имеет значения, закрой глаза, скоро мы будем на месте.

Сколько раз она уже это шептала: Скоро мы будем на месте. Морфинный раствор позаботится о времени. Она берет на себя все остальное. Катафалк движется в сторону Парижа, мимо Парижа, над Парижем, словно въезд в рай уже никогда не найти. Какая-то клиника скрывается там, ждет его и прячется от глаз оккупантов. Он знает только, что это не Шарите. Сутин перестает задаваться вопросом, сколько сейчас времени, день сейчас, или ночь, или сумерки. Они едут бесконечно, едут бесконечно медленно, это самый длинный день в его жизни.

И два дня спустя. Тень скользит по тротуарам, белая тень, крошечная, худая, погасшая. Жанна Эбютерн. Ей двадцать три. Она знала его меньше трех лет. Она жила всего три года. Она была с ним в Ницце и Вансе. Збо отправил его на юг, в Ванс, в надежде, что под чудесным ярким солнцем его палитра оживится, станет радостнее. В надежде сбежать от испанского гриппа, бушующего в Париже, и от канонады. В жизни каждого человека найдется множество причин для бегства. 23 марта 1918 года, в прекрасный весенний день, Париж начинают обстреливать «большие Берты», немецкие осадные мортиры, обстрел продолжается и в мае. Двадцать один выстрел за день, с расстояния ста двадцати километров, из леса Сен-Годен, в шестнадцати километрах за линией фронта.