Дарья Гребенщикова - От меня до тебя — два шага и целая жизнь

Так и живет Санек в родной деревне, волосы-то отрасли, а вот драконы чудные так и остались по плечам, он даже и в речке-то летом стесняется искупаться.

Оля нырнула в лужу на остановке, и тут же почувствовала, что левый уже носок мокрый, а ехать было далеко, и сразу нужно было идти гулять с собакой, и потом идти в магазин, потому, что не было дома ничего, кроме увядшего огурца, а потом позвонила подруга, и она уснула в кресле, а уже к утру ломало так, что выть хотелось, и пресловутой воды подать было некому, и Оля кляла себя, декабрь, лужи, и китайские ботинки из «непромокаемой кожи», и все было ужасно, и стучало в затылке и телу было плохо в любом положении, и она из последних сил сбросила с себя плед и доползла до дивана, и — уснула. Она шла по набережной незнакомого города, и город был южный, средиземноморский, зарубежный совершенно, и ей навстречу все текла праздная толпа, такая плотная, что Оле буквально приходилось протискиваться, и, когда она уткнулась носом в Лешку, она разозлилась, что вот — видит же, идет женщина, а он — стоит! А Лёшка обхватил ее своими ручищами, у него всегда были длинные руки и несуразно крупные кисти, и Оля говорила, что он похож на обезьяну, а Лёшка смеялся, и говорил, что она похожа на белку, только длинную и с косичками. Оля обрадовалась Лёшке, он изменился совершенно — и остался прежним. У него, у единственного, были странные глаза — зеленая радужка с темным ободком и длиннющие ресницы, это пошло бы мне, а не тебе, говорила Оля, а еще у него были темные прямые брови и такой крупный рот, что Олин папа звал его обидно «губошлёпом», а Олька любила Лёшку, как безумная, и они поступили в один институт, чтобы быть вместе, и целовались в метро, залезая в последний вагон — катались по кольцевой, потому что был март, а их родители были против свадьбы. И сейчас она все это хотела ему рассказать, и объяснить, наконец, почему она ушла от него, она не бросила, нет — ей просто надо было подумать, но Лешка тащил ее за руку по набережной — туда, где виднелись мачты — и Оля поняла, что это и есть яхты, которыми он бредил — и все стены комнаты у него были в фотографиях, и Олька сидела, уместив подбородок в ладони и смотрела, как он делает модель очередного парусника, а он позволял написать ей на боку — «Queen Olga» и она страшно задирала нос. А сейчас он все вел ее, и все расступались, и он целовал её в щеку на ходу, и останавливался, обнимал, гладил ее по голове и говорил — как я скучал по тебе, как я по тебе скучал… и Оле было так хорошо, как бывает тогда, когда ты попадаешь домой после ужасного, долгого пути, и теперь все позади, и только — сердце выстукивает «любима!», и щиплет в носу… и вдруг Лёшка пропал, и Оля стала бегать по набережной, и никак не могла понять — куда он мог исчезнуть? Он только что — был? Нужно позвонить, сообразила она, и тут же поняла, что потеряла сотовый, и хотела попросить у кого-то — позвонить, я заплачу — мне нужно срочно позвонить! И понимала, что у нее нет денег, и она видела телефон-автомат, но к нему была очередь, а потом — номер? Номер? И номер всплыл сам собой — 141 35 11, его, московский, на улице Академика Павлова, и Оля обрадовалась — сейчас, сейчас! Но кто-то вложил ей в руку телефон, она поднесла трубку к уху, и Лешка совершенно чужим голосом сказал — не ищи меня. Между нами все кончено. Так это я тебе тогда сказала! — закричала Оля и проснулась, потому что звонил телефон, и лаяла собака, и она сняла трубку, а женский голос сказал — Вы Оля? Вы знаете, а Алексей сегодня…

Васька Соловьев, по прозвищу Кукушка, был озадачен. Задача состояла в том, чтобы достать денег. Деньги были нужны на «поляну». Поляна предполагалась по поводу отправки внука Сашки в город Питер. Внук так всем глаза проел в деревне, столько бензина слил из частного транспорта, столько обреудил велосипедов, запчастей и прочего хорошо спрятанного у дачника инвентаря, что бывал бит неоднократно на месте. Потому закалился — хоть в армию сдавай. Но таких туда не брали, не дураки. Он, говорил главный по призыву, растудыть все вооруженные силы развалит, и еще такой войны не придумали, чтобы этого мальца куда можно было без страху для противника загнать. Потому Васька, посоветовавшись с Ленкой, Сашкиной мамкой, решил — в Питер. А хорошо б на Луну его, паразита, — сказала Ленка, задумавшись, — токо он им всю ракету спортит и продаст. Прям в космосе. Наскребли по родне денег на билет. Родня давала охотно, и без отдачи, не веря своему счастью. Подожженные сараи, сведенная лошадь Боярка и вырезанные начисто кролики делали родню щедрой. Бать, надо ть раскошелиться, — намекнула Ленка, сидевшая без работы последние 7 лет. Вот, и кошелься! — Кукушка пенсию получал, но по-модному — на яркий пластиковый прямоугольник. До чего это было противно и унизительно, Кукушка даже думать себе запретил. За вином ходил — писала на него угрюмая бабища Афониха в тетрадь, и — Васька подозревал, что бабка та приписывает ему лишку, так как надраться за те деньги, что он ей отдавал, можно было в полную и безоговорочную белочку. Отдать пенсионную карточку Ленке — лишиться всего, это Кукушка понимал верно, а трястись до городу 82 километра в автобусном холодном нутре ему не хотелось. Жерлицы поставлю, решил Васька, обулся в валенки с галошами от химзащиты и поспешил на озеро.