Антон Евтушенко - Симптом страха

Таксист отчётливо неславянской внешности был худощав, даже костляв, как отметила про себя Нэнси. Он с остервенением грыз спичку.

— Да-да, уай, кидайтесь. Мигом буду.

Не обманул. Нэнси поняла, что Владик в сравнении с Фаридуном (названный таксист — болтливый как какаду) прилежный почитатель правил дорожного движения. Оранжевые шары уличных светильников покатились стремительно назад, точно заводные апельсины. Они ехали не быстро, а очень быстро — и это было странно, потому что пассажиры всем видом показывали, что не спешат. Как добавила бы Нэнси: от слова «вовсе». Но очевидно спешил сам Фаридун. И очевидно, учитывая количество предаварийных ситуаций, возникших на дороге по его вине — на тот свет.

— Нельзя ли ехать чуть помедленнее! — набралась смелости и попросила Нэнси.

— Зачем ехать? Мы на месте! — засмеялся Фаридун и затормозил возле роскошного барочного фасада трёхэтажного здания, из-за которого эклектично выпирала симметричная кубическая пристройка, похожая на стеклянную оранжерею. Чётко вылепленная на фоне беззвёздного неба, она возвышалась ещё на добрых три или четыре этажа вверх, задавливая своей обширностью передний план оштукатуренного в телесные тона фасада. Глеб расплатился с водителем и, стремительно обежав машину сзади, галантно распахнул дверь, чтобы помочь Нэнси с Эмилией на руках выбраться наружу.

Интерьер здания, куда через главный вход соскользнули молодые люди, было слишком бел, гранён, квадратен, слишком антропологичен: люди сновали по этим квадратным белым граням в самых различных направлениях. Нэнси не желала расставаться с обретённым чувством опасности, было потерянным при появлении Глеба. Гигантские последствия от встречи с капитаном, рассмотревшем в ней бесстрашную валькирию, ещё громоздились в туманных перспективах не желавшего никак заканчиваться дня, и Нэнси уже начинала себе смутно что-то представлять, что-то, что не могло и не гарантировало отката к некой безопасной квоте в рамках безмолвных, пока невысказанных Глебом соглашений. То, что он всё это делал не просто так, она уже почти не сомневалась. Спустя время Нэнси продолжала помнить отчётливо то ощущение, то странное волнение, которое в кино изображается многозначительными, немного интригующими, но больше, конечно, бесконечно будоражащими звуками, похожим на вкрадчивый немелодичный лязг. Место, куда привёл её Глеб, было самоубийственно иррациональным, непостижимо трансцендентным. Сам интерьер выходил за пределы масштабов её мышления. Он пугал, смущал и заставлял отводить взгляд. Более всего недра странного дома напоминали некое правительственное или партийное сооружение, но Нэнси на этот счёт крепко ошибалась.

— Ольга Львовна! — Глеб потянул Нэнси за руку, увлекая куда-то в гущу людей. — Добрый вечер!

Немолодая женщина, окликнутая Глебом, кивнула в знак приветствия и продолжила слушать невнимательно собеседника, похоже иностранца, то и дело скорбно поглядывая в бокал с шампанским, крепко стиснутым в худых, нежнейших пальцах с бледным маникюром. Вечернее платье с корсетом и пышной юбкой подчёркивало талию. Боа из перьев мягко лежало на тощих, оголённых вырезом «кармен» плечах. Живые, сверкающие янтарём глаза прятались за стёклами сильно бликующих очков в тончайшей, почти проволочной оправе, а длинные, заметно седеющие волосы были подобраны и гладко зачёсаны назад.

— Владелица, — важно шепнул Глеб.

Взгляд владелицы был колючий и жаждущий действий. На какое-то мгновение Нэнси показалось, что для Ольги Львовны всё происходящее вокруг потеря времени, что есть дела гораздо поважнее и что времени на эти действительно важные дела ей не хватает постоянно — отчего очертания её уже далеко немолодого лица зыбки и размыты состраданием пополам с укором — состраданием к себе, укором к окружающим.

— Здравствуйте, Глеб! — сказала она, обсмотрев за долю секунды Глеба и его спутницу. Для неё и он, и она были пороком и барьером на пути к её сверхчеловечности. Ольга Львовна не пыталась этого скрывать и очень быстро вернулась снова к иностранцу, опустив глаза в бокал с шампанским.

Они двинулись дальше вдоль стен, занятых сплошь фотографиями в строгих, подсвеченных холодным светом рамах. Чёрно-белые и цветные, в основном портреты — застывшие в гримасах лица, странные, как будто неживые позы. Но попадались и пейзажи, ещё реже — натюрморты. Нэнси припомнила: возле входа в здание стояли штендеры на алюминиевых ногах, увитых кандалами — цепными велосипедными замками. На выносных рекламных стойках были оттиражированы фоторепродукции в их натуральную величину. Репертуар совпадал с увиденным на стенах.