Антон Евтушенко - Симптом страха

Под торшером на журнальном столике стоял старый телефон с дисковым набором, и Хитоси посеменил к нему, смахнув со спинки пиджак, прихватив портфель. Он набрал домашний номер, но в трубке послышались короткие гудки. Ловить, когда освободится линия, Игараси не стал, рискуя опоздать на поезд. Он вдруг услышал два сложно различимых хрупающих звука: так снег ложится ровным слоем на валежник или скрипит после стирки свитер. Игараси обернулся на этот звук, полагая увидеть полотёра или, в крайнем случае, госпожу Кавамуру, которая могла бы вернуться в столь поздний час, оставив по привычке ключи от дома, как это случалось иногда с её ранним Альцгеймером.

Игараси-сан ошибался: вошедший не был университетским сотрудником. Это была крепко скроенная фигура юноши арабского происхождения, который цепким взглядом обмеривал Хитоси. На лице юноши блуждала кривая, соскальзывающая с губ полуулыбка человека, знающего себе цену. Игараси не понимал как, но сразу понял: перед ним стоит Хасиб. Эта догадка не вызывала у него сомнений, хотя молодого человека он видел впервые в жизни. Игараси поднялся с кресла и твёрдым шагом направился к нему.

Пакистанцы — это больше десяти народностей, которые по-разному выглядят, по-разному одеваются и говорят на совершенно разных языках. Жители разных частей страны похожи между собой примерно так же, как японцы и европейцы, то есть — никак. Живущие на севере, близ границы с Индией, имеют светлые глаза и волосы, их фенотип вполне сошёл бы за европеоидный. Если опуститься вдоль этих же границ южнее — белая кожа посмуглеет, серо-зелёные и серо-голубые глаза превратятся в карие и чёрные, и появятся черты типичных представителей ирано-афганской этнографии. На юго-восточной окраине Иранского нагорья и на побережье Аравийского моря эти черты становятся настолько выразительными, что внешность стоящего перед тобою человека не вызывает никаких сомнений — араб. Во внешности смуглого, с кудрявыми волосами и густой бородой юноши всё подчёркивало его иранские корни. В своём размеренном дыхании он плавно опускал и поднимал рёбра, обросшие жилами угрюмой силы. Иранец был крупным для своих лет, и хотя хмурое лицо его ещё хранило детские черты, затёртые ранней возмужалостью неокончательно, тело, давно подвластное отроческому перелому, пускало соки могучести и обрастало великолепной геркулесовой мускулатурой. Рельефы мышц легко угадывались через тунику, которую Хитоси вначале принял за рубашку широкого покроя. Вырез горловины был драпирован шёлковой полоской и напоминал хомут, из-за которого владельцу в ней было невероятно душно. Обильный пот, как от простудного жара, выступал на лбу юноши, наполовину прикрытый всклокоченной пегой шевелюрой. Чёрные, близко посаженные глаза излучали безмолвный интерес.

— Коннитива, — произнёс традиционное приветствие на японском Хитоси. — Ты Хасиб, верно?

Сам вопрос Игараси задал на английском, имеющий в Белуджистане, на родине Хасиба, статус официального, и, получив утвердительный кивок, уточнил:

— Говоришь по-японски?

— Не достаточно хорошо для вас, мистер.

— Для меня? — немного удивился Хитоси. — Очки рискованно сидели на кончике его мясистого носа. Он продолжил на английском: — Кобаяси-сан сказал, что ты хотел говорить со мной.

— О чём?

— Не знаю. Может, о зендских книгах?

— Уж точно не с вами, мистер, — хмыкнул Хасиб. В тоне юноши послышалась ирония.

— Твой скепсис мне понятен, — кивнул преподаватель и благосклонно улыбнулся. Наверное, ты думаешь: что японец может рассказать гебру о его культуре? Может, ты и прав. Может, мне есть смысл выслушать тебя, но, я думаю, каждому из нас есть что сказать друг другу.

— Вы были частью уммы? 17 17 мусульманская религиозная община. — без явной связи с предыдущим неожиданно задал свой вопрос Хасиб.

— Откуда знаешь? — Хитоси не скрывал своего удивления.

— Интернет.

— Любопытно. Там и про меня можно найти?

— Про всех, — кивнул Хасиб. — За ним будущее.

— Ну, что ж, во всяком случае, это удобно, — согласился Игараси, — но, боюсь, мне никогда не подружиться с этой технологией: я для неё консервативен, да и староват. Предпочитаю узнавать про всех из библиотечных фондов. По старинке.

Хитоси замолчал и поморщил лоб, став похожим на актёра Бельмондо.

— Я был примерно твоих лет, когда уехал из страны, — сказал он. — Пересёк море и пустыню, чтобы произнести слова шахады 18 18 первое и важнейшее положение исламского символа веры, выражаемое формулой Единобожия «Нет бога, кроме Единого Господа, Мухаммад — Его посланник». и принять ислам. Я слушал призывы муэдзина с вершины минарета и совершал намаз, ежедневно подчиняя свою волю воле имама и Аллаха. Две тысячи дней я делил с общиной еду, кров и саджжаду, прежде чем вернулся на родину.