Иван Булах - Деревенская околица. Рассказы о деревне

— Мы народ не гордый. Берём и пьём на свои кровные. Мы к хрусталям не привыкли и можем даже из горлá. Вот невидаль.

— Потерпи немного, дойди хоть до дома, пять шагов осталось, и празднуй с закуской. Из стакана, как все люди.

— Ну, ты даёшь! С закуской! Меня благоверная только и ждёт. Что ты! Враз конфискует. Хренушки. Учёный.

— А если в бане? Схоронить бутылку, а там с огорода хоть огурцов нарвать. Вот тебе и закуска, да и ковшик под рукой.

— Разве я не пробовал, и по-хорошему, и по плохому. Где только не хоронил, — сразу находит. Один раз в ларь с мукой запихал бутылку, так её как раз черти понесли квашню ставить, и понадобилась мука. Вот где крику-то было. Да я только маленько хлебну, чтоб её вкус совсем не забыть.

Следует возня, пробка летит в траву, Иван Терентьевич запрокидывает голову, пьёт, морщится, занюхивает хлебной корочкой (корочка и бумажная пробка припасались загодя), и закуривает. На его лице блаженство и покой. Потом поднимается и шагает домой. Через время опять остановка, и опять начинается:

— Иван Терентьевич, а тебе не совестно? Ведь голова уже белая, хоть бы внучат постыдился.

— А что, я алкаш какой? Дом есть, в доме всё есть, всех детей поднял на ноги, живут — дай Бог всякому. И всё с этой культёй.

Он поднимается, идёт до плотины и опять усаживается в тени старой ветлы. И опять начинается разговор:

— Ну что, Ванька, ведь уже зачал, всё одно старуха унюхает, давай ещё по глоточку.

— И что у тебя, Иван Терентьевич, за дурной карактер? Никакого терпежу нет. Раз попала в руки — скорей выжрать! Хоть до дому потерпи, ведь развезёт, и будешь на карачках добираться.

— Ага. Я уже совсем одряхлел и с трёх глотков сразу поползу на карачках. А кто вчера багром топляк на дрова из реки таскал? Кто накосил сена корове, а потом ещё дома сам сметал стог.

— Чёрт с тобой, пей! Всё одно не послушаешь.

— Да я всего три бульки и заглочу, — как бы оправдывался он. Ага, три. Десяток заглотил. Сам себя перехитрил…

После нескольких остановок Иван Терентьевич, наконец, добирается до родного забора и делает последний привал. Он уже хорошо захмелел, но ещё всё соображает, и двое в нём тоже опьянели, но продолжают спорить и корят друг друга:

— Вот и пришли, а ты боялся.

— А ты и рад. Поглядел бы ты на себя со стороны: рубаха вся грязная, морда как у поросёнка. Смотреть тошно.

— Эт я споткнулся… Вот вишь, и коленки травой озеленил…

Если жена и внучата встречали его, он шутил, сам смеялся: «Это вам зайка послал. На, говорит, передай бабке деньги, а Лёньке с Митькой конфетов. А лично тебе, дед, — вот бутылка. Мы с зайцем и тово… Я то ничего, а заяц сразу окосел». — Затем покорно шёл спать в горенку, и всё на этом заканчивалось.

Но если дома никого не было или жена ворчала, Иван Терентьевич начинал буянить. Ему казалось, что его сильно обидели, с ним не считаются, и он частенько ходил «гонять бухгалтеров».

Бухгалтеров он не любил. Ему всегда казалось, что это они начисляют ему такую маленькую «пензию», поэтому он начинал куролесить, наводить порядок и искать правду-матку. Кричал:

— Змеи! Развелось вас тут. Марш на ферму! На свинарник! Не желаете? А-а, там воняет… У-ух, толстомясые! На костяшках желаете щёлкать? Пензии нам уменьшать? У-ух, пухломордые!

Причём, каких бухгалтеров ему «гонять», это без разницы. Какие попадались ему под руку: колхозные, лесхозовские, сельповские, тем и доставалось.

Как-то забрёл в сельпо. Там были одни женщины и молоденький товаровед Федя. Иван Терентьевич, как и положено, выступил по полной программе, с крепким деревенским народным словом. А этот Федя решил его припугнуть, стал строжиться:

— Ну-ка, дед, перестань лаяться! А то сведу в сельсовет, там тебе мозги враз вправят.

Коршуном взвился Иван Терентьевич.

— Пугать меня?! Да я на Курской дуге танка не испужался, а чтоб забоялся твоего Совета?! Да я их, в… душу… крестителя…

Выволок его Федя на крыльцо и — в сельсовет. Идут, и не понятно, кто кого ведёт. Длинный Федя обнял его, чтоб не убежал, и держит. Иван Терентьевич тоже одной рукой облапил Федю, как клешнёй. Оба вошли в азарт, идут стращают друг друга.

— Иди, иди! — старается его напугать Федя. — Сейчас кто-то схлопочет свои пятнадцать суток.

— Иду, иду, — тоже хорохорится Иван Терентьевич. — Сейчас кто-то схлопочет по мурсалам. Обяза-ательно схлопочет.

Только вошли в сельсовет, Иван Терентьевич отцепился от провожатого, и с ходу налетел на председателя Совета Волкова: