Мортен А Стрёкснес - Времена моря, или Как мы ловили вот такенную акулу с вот такусенькой надувной лодки

Косатки выпрыгивают из воды, словно пластмассовый утенок из ванны (когда его, сперва с силой прижав ко дну, потом отпускают), и, фыркнув, снова уходят под воду, ни на мгновенье не замедляя свой стремительный марш-бросок. Такое впечатление, что они хотят поспеть куда-то к назначенному сроку, но времени у них навалом – так что можно еще и порезвиться. Однажды в африканских джунглях я уже видел похожую картину: навстречу мне, с гиканьем прыгая с дерева на дерево, выкатилась орава разгулявшихся шимпанзе – они принялись скакать с верхушки на верхушку, ломать ветки, визжать и переговариваться друг с дружкой с помощью каких-то отрывистых возгласов, но скоро, прежде чем я успел опомниться, помчались дальше. Эта компания шумела точно так же, как шумят ученики в школьном автобусе. Впрочем, на фоне последнего ход у косатки – все равно что у итальянского спорткара: удивительной резвостью и всем своим видом они внушают чувство, что безраздельно господствуют на море.

С каждой стороны лодки торчит по пять-шесть голов, некоторые чуть не трутся о борт. Группа скорее всего не пойдет в Тюсфьорд – сельди там нет. Раньше косатка часто шла именно туда. Первобытные жители Тюсфьорда еще девять тысяч лет назад вырезали на скале косатку в натуральную величину.

Нет двух косаток с одинаковой формой пятен и спинных плавников – они уникальны, как наши отпечатки пальцев. Спинной плавник у самца крупнее – он похож на острый треугольный парус высотой под два метра. У самки плавник у2же, кончик его загнут, отчего плавник напоминает такую волну, какой ее изображают японские мультипликаторы. Косатки плавают быстрее всех на свете. Тягаться с ними под силу лишь паруснику, рыбе-меч да, возможно, одному-двум видам мелких китов из семейства дельфиновых. Впрочем, косатка намного превосходит величиной и мощью любого из перечисленных.

Мы следуем за группой с четверть часа, потом вожак (вероятно, самка) внезапно дает команду заканчивать шоу. Вся группа синхронно ныряет и пропадает из виду. Хуго ставит мотор на нейтралку, и течение несет нас обратно – туда, откуда мы пришли. Сейчас мы находимся в нескольких морских милях к северо-востоку от Скровского маяка.

Хуго счастлив так же, как и я. Последний раз он видел косаток в 2002 году и весь светится, радуясь, что они вернулись. Однажды его спросили, каким животным он хотел бы быть, если б мог выбирать, и Хуго ответил, что непременно стал бы косаткой. Орел и косатка. Его любимые животные. Я напоминаю ему тот случай и спрашиваю в свою очередь: а лопать одну селедку со скумбрией тебе не надоест? Хуго, расхохотавшись, интересуется, каким зверем хотел бы быть я. Я говорю, что никаким, раз лучшие уже заняты.

Так мы сидим и болтаем, а лодка наша потихонечку дрейфует по невысоким рубленым волнам. Потоки носятся по Вест-фьорду взад и вперед, на встречных курсах, – сталкиваясь лбами, начинают таскать друг дружку за вихры, образуя водовороты и поднимая пену.

Хуго рассказывает старую историю… или нет, скорее сознается мне в одном юношеском прегрешении, за которое ему совестно до сих пор. В семидесятые года прошлого века, одурев от переизбытка гормонов, они с ребятами брали дробовики и шли стрелять по косаткам. Тогда мы этим даже хвастались, говорит Хуго, и в голосе его слышится презрение. Это, конечно, дичь полнейшая, но в те времена рыбаки не жаловали косаток, думая, что именно из-за них истощились запасы сельди. Весьма вероятно, в стае, которую мы повстречали только что, несколько косаток еще помнят ту необъяснимую враждебность со стороны человека – косатки, как и мы, наделены интеллектом и памятью. Мозг у косатки величиной уступает только кашалоту – обладателю крупнейшего мозга среди всех существ – здравствующих и вымерших. Мозг косатки весит до семи кило. Косатки обучают свое потомство искусству охоты; у каждой группировки свои повадки и обычаи, передаваемые из поколения в поколение, а также свой собственный вокальный диалект – диалекты эти различаются мелодиями и частотой, благодаря чему косатки узнают родню и умеют отличать своих от чужаков из других, порою враждебных группировок.

Косатки живут примерно столько же, сколько и люди. Часто группу возглавляют самки – они достигают половой зрелости к пятнадцати годам, а к сорока приносят до пяти-шести детенышей. Живут же они около восьмидесяти лет.

– Знаешь, почему норвежцы зовут косаток “жирохватами” ( spekkhogger )? – спрашивает Хуго. – Они устраивают облаву на синего кита – самого крупного зверя на планете, весом до ста девяноста тонн. Две косатки кусают кита за грудные плавники. А третья вцепляется в мягкое горло под челюстью. Остальные тем временем кидаются рвать кита, выхватывая ворвань, – поясняет Хуго. И добавляет, что у белой акулы нет ни единого шанса против косатки.