Мортен А Стрёкснес - Времена моря, или Как мы ловили вот такенную акулу с вот такусенькой надувной лодки

Я не рассказываю подруге о том, что у нас родится рыба, да и потом – ребенок, конечно, никакая не рыба. Однако правы креационисты, отрицая наше происхождение от приматов: мы, так же, как обезьяны и всякая жизнь на Земле, ведем свое начало от моря. Мы – переродившиеся рыбы.

Придется ждать почти неделю, прежде чем мы снова сможем выйти в море. Я бесцельно слоняюсь. От томительного безделия начинаю задумываться: а какого рожна нам, собственно, надо? Тут уже Хуго, у которого дел невпроворот, начинает задумываться: а какого рожна, собственно, надо мне? Между нами проскакивает искра назревающей размолвки. Наверное, мы больше не видим смысла в нашей общей затее. То есть: он просто живет тут и занимается своими делами. Я же регулярно гощу у него, хотя гостем себя не чувствую; приезжая, каждый раз ощущаю, будто на одну ночь только и отлучился. По-моему, я просто так вписываюсь в их среду, что они с Метте, не сговариваясь, считают меня кем-то вроде приемыша. И все же в некотором смысле я – интервент. Вторгаюсь, как и когда захочу, в их личную жизнь, привнося в нее свои привычки – хорошие и не очень. Пусть сам Осъюрдгорден своими размерами превосходит большинство замков, жилая его площадь едва ли больше тесной квартиренки. У арабов, как и у многих народов, наверное, не без причин бытует поговорка: “Гость, как рыба, – тухнет на третий день”.

В доме нет ничегошеньки из того, чем заняты Хуго и Метте, будь то столярка или стройка, прием заявок и прочие разнообразные хлопоты, в чем я мог бы быть хоть как-то полезен. Раз я вышел мыть двор и причал, и без того чистые. А еще я никак не научусь плотно притворять за собой вредную парадную дверь – в результате тепло из дома улетучивается вслед за их псом Скрубби.

Ссоримся мы с Хуго чрезвычайно редко, но все же ссоримся. Одна из ссор, как мы рассуждали уже потом, помирившись, вспыхнула из-за пустяка, но больно ранила обоих. Из-за “пустяка” мы не разговаривали два года!

Кто сказал, что пустяки не важны? За несколько дней вынужденного ничегонеделанья на острове я начал болезненно реагировать на все, выражая недовольство по любому житейскому поводу. А мог бы выполнить уйму другой работы. Да и кстати, уместно ли к занятиям на Скрове вообще применять понятие “работа”? Сколько еще я буду летать на Будё, являться в дом Метте и Хуго, рушить их распорядок и привычный ритм жизни?

Однажды, не сдержавшись, спрашиваю в лоб:

– На что тебе вообще сдалась эта гренландская акула?

Хуго медлит, потом отвечает, как бы очнувшись:

– Когда я был маленьким, отец много рассказывал мне о разных морских обитателях. Особенно врезалась в память история про гренландца. Такого загадочного, непонятного.

– Да я не о том…

– И уже тогда, лет тридцать тому назад, я задумал поймать гренландца дедовским способом. Только наш проект лишил эту задумку элемента неожиданности. Я хочу поймать акулу чисто для себя – не для того, чтоб хвалиться или чтобы кто-то прочитал об этом. Мне довольно просто увидеть ее. Почувствовать драйв, когда буду тащить ее из глубины. А там уж, раз начали, то и пошло-поехало. Надо доводить дело до конца. Поймаем рано или поздно, никуда она не денется.

После ужина мы с Хуго совершаем небольшую прогулку на машине – до западного мыса Скровы, неподалеку от которого стоит тот старый маяк, на котором жил Эллинг Карлсен. Нам попадаются бакланы – чистят перья и хлопают крыльями. Хуго говорит – то верная народная примета, что завтра пойдет дождь. Я отвечаю, что все эти народные приметы – сплошное суеверие, и предлагаю поспорить на тысячу крон, что не пойдет. Хуго отказывается спорить и хмурится, подозревая, что я подсмотрел прогноз погоды (я и впрямь подсмотрел). На другой день, как и ожидалось, не пролилось ни капли – кажется, во всем фюльке Нурланн ни одной тучки не сыщешь.

Обыкновенно, когда у обоих готов ответ на вопрос, один из нас сперва весьма учтиво интересуется у другого: можно я первый скажу? Ладно, соглашается другой. А тут мы выпаливаем ответы наперегонки, пытаясь опередить друг друга. Даже когда заговариваем о еде, в воздухе пахнет грозой. Хуго пеняет мне на слабость к лабскаусу (традиционному матросскому блюду из рубленой солонины с овощами), как будто нет ничего гаже этого блюда – я, дескать, дважды покупал его в кулинарии на Свольвере.

Разговор происходит во время очередной серии “Инспектора Деррика”, который Хуго всегда смотрит за ужином – то ли чтобы окончательно не забыть немецкий, то ли чтобы поностальгировать о Германии семидесятых, когда он жил там – с ее тогдашними интерьерами и менталитетом.