Анастасия Алейникова - Колебания

Мужчина напротив продолжал глядеть бесцветно и безучастно, изредка поглядывая на Холмикова пустыми серыми глазками. Холмиков замолк и вновь поглядел вдруг на него как в самом начале — мрачно, недоверчиво. Вдруг что-то в нём зашевелилось, задрожало, и пальцы сжали ручку пивной кружки. Он начал глубоко дышать, сердце у него забилось, и, повысив голос, Холмиков закричал, смеясь и смотря прямо на мужика:

— Ну и рожа у тебя! Ну и дурак! Вот же осёл!.. Тебе бы уши, и будешь совсем осёл! Ха! Бывают же такие в природе, ну настоящая ослиная рожа!..

После этой фразы всё для Холмикова вдруг вспыхнуло и померкло вокруг, опускаясь куда-то на сумрачное дно. Схватившись за стол, Холмиков рухнул на пол, чувствуя, как что-то тёплое течёт по его губам и подбородку. Бесцветный мужчина, недолго думая, так же горестно и тонко вздохнув, вдруг встал и выразил своё мнение по поводу ослиной рожи тяжёлым мясистым кулаком.

Воскресное утро застало его сидящим за большим кухонным столом и уронившим голову на руки. Перед Холмиковым на столе лежала раскрытая книга. Болезненный зимний белый свет лился в незанавешенные окна, и глаза от этого начинали болеть, а страницы, испещренные маленькими черными буковками, ослепляли своей яркостью. Холмиков мучительно потер глаза и вздохнул со стоном. Перед его затуманенным внутренним взором всё ещё кружились окутанные смогом картинки прошлой ночи, не стертые несколькими часами беспокойного тяжелого сна, а лишь несколько потускневшие, отдалившиеся. Ещё дальше казались теперь события предыдущего дня, и однако именно их Холмиков с болезненным усилием стремился вспомнить во всех деталях.

Вот он просыпается в половине десятого. Вот завтракает — красиво и с аппетитом. Чувствует — этот день с первой минуты оказывается особенно удачным, и всё успевается вовремя, и совпадает в крошечных мелочах, словно склеивается, сшивается невидимыми нитями, и чайник закипает одновременно с тем, как выпрыгивают, звякнув, готовые тосты — маленький атрибут лучшей жизни, — и ложки с тарелками сами оказываются на столе, и стол, и все предметы будто бы помогают в сервировке, и всё так правильно и удобно, что хочется петь, напевать незатейливую песенку, будто бы герою американской мелодрамы.

Вот окончен завтрак, и часы показывают ровно половину одиннадцатого. Вот и посуда легко и быстро убрана в посудомоечную машину, а вот — извлечена на свет из маленького ящичка кухонного стола толстая сигара, и уже клубящийся светлый дым знаменует собой единственно верное окончание столь приятного завтрака и — одновременно — настоящее начало дня продуктивного, полного не терпящих отлагательства дел.

И вот он с готовностью приступает к их выполнению — тех дел, что успели накопиться за неделю к выходному дню — к субботе первого декабря. Вот время — протекающее неторопливо, размеренно, — подбирается тихонько к полудню, движется далее, минует цифры «1», «2», «3» и «4» и вот приближается наконец к пятерке. Вот сделана к этому мгновению уже бόльшая часть — прочитаны статьи, исправлены собственные, отредактированы работы студентов, набраны необходимые номера, отправлены письма и заявки, написаны тексты.

Но вот происходит разлом. Упорядоченный мир начинает распадаться. Вот рушатся у мира и небеса, и земля проваливается, а после они меняются местами и крутятся. Вот хаос и тьма вползают в каждую вещь и расщепляют её изнутри, и она рассыпается.

Вот он висит один в абсолютной пустоте, болтается в невесомости.

Вот такси мчит его по грязным темнеющим улицам…

Нет.

Нет, стоп, думает Холмиков, ещё раз назад. Ещё раз обратно, в тот миг, когда мир стоял ещё прочно, прочно как никогда. В тот миг — за секунду до, в тот миг, спокойствие которого никогда уже не вернется. Прожить его ещё хотя бы один раз, прочувствовать во всей полноте…

И вот он — стрелке часов до пяти не хватает пары минут, за окном — ещё немного — и вечереет. Комната согрета равномерным белым светом настольной лампы, большое кресло, как теплое одеяло, обволакивает уютом и будто бы крепко держит сильными мягкими лапами. Ноги удобно размещены на письменном столе. Мысли ушли далеко в самую суть статьи о жизни и творчестве современного сербского поэта Радована Станковича, лекция с последующей дискуссией о котором должна пройти на факультете через неделю. В квартире и — кажется — во всем доме тихо так, что становится слышен шум собственной крови.