Татьяна Василевская - Если бы

Пока новые обитатели наслаждались разглядыванием своих апартаментов, вернулись уже жившие здесь Гена Рыжов и Паша Головин.

— Давайте мужики! Чего встали? Проходите, обувь можно не снимать! — засмеялся Гена Рыжов. Заметив, что Кукушонок с недоумением разглядывает умывальник с пимпочкой внизу он радостно объявил. — Это наша ванная Кукушонок. А до ветру мы вон туда ходим.

Он подошел к двери и, распахнув ее, показал на, едва заметное в темноте, маленькое сооруженьице, в назначении которого сомневаться не приходилось.

Наивные голубые глаза Кукушонка округлились.

— А в мороз? — еле слышно прошептал он, вспомнив про обещанные шестидесятиградусные морозы.

— А в мороз в ведро по малой нужде сходишь. — смеясь сказал Гена.

— А… все остальное. — еще тише с совершенно несчастным лицом спросил Кукушонок.

Гена заговорщицки хлопнул его по плечу.

— А для всего остального тебе Николаич подгузник выдаст.

Взрыв хохота сотряс стены вагончика. Смеялись все и лишь Кукушонок, как обычно, залился густым румянцем. Говорила ему мама, говорила. А он вообразил себя взрослым и рванул за романтикой. Наелся он уже этой романтики. В первый же день наелся, уже не лезет.

Сергей думал, что не уснет. Матрац был жесткий, казалось, что лежишь на голых досках. Воздух в вагончике был спертый, душный. Присутствие пяти наработавшихся за день молодых мужчин, их одежда, обувь, дыхание, все это в небольшом пространстве вагончика создавало еще ту атмосферу. Но, едва коснувшись подушки, Сергей почувствовал как начинает проваливаться в сон. Хорошо бы увидеть во сне Веру, улыбаясь, подумал он уже засыпая. Но Веру он не увидел, как не увидел и ничего другого. Он спал очень крепко, без сновидений и проснулся только когда Паша Головин начал расталкивать их с Кукушонком, который спал на втором ярусе кровати. Сергей посмотрел на часы. Было 7 утра. Через час начинался его первый трудовой день на севере.

Начались суровые трудовые будни. Работа была тяжелая, к вечеру все возвращались усталые, с одним желанием поскорее забраться в кровать и уснуть. Утром вставали, завтракали и отправлялись в ангар, предварительно прогретый дежурным по лагерю, выводить технику.

Работа на морозе, а температура на улице уже приближалась к минус 30, шла медленно. Если что-то ломалось или выходило из строя, приходилось сначала отогревать замерзший металл паяльными лампами, что бы хрупкие от мороза детали не раскрошились. Что бы открутить болт или гайку приходилось снимать толстые рукавицы и работать в рабочих перчатках, и буквально через пару минут руки теряли чувствительность и переставали слушаться.

По вечерам, если оставались силы, играли в «козла», в карты, в шахматы. Больше развлечений не было. Иногда Николаич выделял ребятам бутылку водки, для подъема настроения, как он говорил. Выпивали по 50 грамм, больше начальник не позволял, да и на десять человек больше не получалось. Всего в лагере их было двенадцать, но Эрчим и Кукушонок водку не пили.

Из приехавших в лагерь вместе с Сергеем и Кукушонком, только они и Андрей Зимин, прозванный Зимой, были новичками. Все остальные, если и работали до этого не прямо здесь, то в других подобных местах и имели представление о всех трудностях и условиях жизни связанных с такой работой.

Сергей довольно быстро втянулся, тем более, что особо скучать или переживать было некогда. Труднее всего пришлось Кукушонку, первую неделю он ходил тихий, как в воду опущенный, но к концу второй недели уже совсем привык и, чувствовал себя опытным покорителем севера.

Все, включая молодых ребят, относились к добродушному доверчивому и смешливому Кукушонку с отеческой заботой. Как всегда бывает с самыми младшими, над ним все время подшучивали, но по-доброму. И Кукушонок, освоившись и успев ко всем привыкнуть, уже не краснел как маков цвет, а хохотал над шутками вместе с остальными.

Зима был полной противоположностью Кукушонка. Прозвище очень подходило ему. Он всегда был хмурым, молчаливым, редко улыбался и в свободное время обычно лежал на своей кровати и курил, редко принимая участие в игре в карты или в общей беседе.

Сергей привез из Москвы несколько книг и по вечерам иногда читал, а иногда просто лежал и вспоминал Веру. Милое нежное лицо, улыбку, мягкие шелковистые волосы. Иногда ему казалось, что он ощущает прикосновение ее волос к своей щеке, чувствует их аромат, ее запах. В такие минуты он ощущал почти невыносимую тоску по ней, тоску по дому, по маме.